Слепой секундант. Дарья Плещеева
проболтался, будто родился в Страстную седмицу. А когда станет ясно, о ком речь, хоть все столичные храмы обежать – а найти в церковной лавке его образ и, выменяв, принести.
– А с этим что делать? – спросил Еремей.
– Да в тот же чулан. И сам сторожи – не то додумается, как уйти в окошко. А он мне надобен.
Фофаня опустил глаза. Побег стал насущной необходимостью.
Сперва Фофаня ныл, то просился до ветра, то требовал хоть кус хлеба, то кружку воды, и разозлил Еремея. Еремей изругал его и более не обращал внимания на слезы и причитанья. Фофаня добился своего и основательно занялся окошком. Опыт лазания даже в очень узкие окошки у него имелся – он умел так сместить плечевые кости, что они проходили через дыру шириной куда менее полуаршина.
Однако Фофане опять не повезло – чуланная дверь отворилась, и Еремей уже привычным движением цапнул беглеца за шиворот.
– Ну что ты за нечистая сила?! Чтоб тя разнесло! Вот застрял бы и все себе в штанах поморозил! Пошли к барину!
Барин сидел, держа обеими руками небольшой образ – без рамы, без оклада. Рядом стоял гордый Тимошка. Ему удалось угодить Андрею.
– Вот ведь упрямый черт, – сказал, втаскивая Фофаню, Еремей. – Опять сбежать хотел.
– Ступай-ка сюда, Фофаня, – строго сказал Андрей. – Ты это меня переупрямить вздумал? Не на того напал. Погляди-ка – что это у меня?
Образ старого письма порядком потемнел, и Фофаня долго в него вглядывался. Еремей стоял рядом с подсвечником и приговаривал:
– Да он это, он, покровитель твой небесный, ишь, от стыда за тебя, поганца, весь помрачился!
– Признал? – спросил Андрей. – А теперь перед образом дай мне слово, что не уйдешь от меня самовольно и воровать будешь лишь с моего согласия…
– О Господи! – воскликнул Еремей и чуть не перекрестился подсвечником.
– …и коли обманешь, не я тебя покараю, а силы небесные!
На Фофаню жалко было глядеть:
– Барин добрый, на что я вам сдался?
– Присягай, присягай! – вдруг закричал Тимошка. – Крестись и землю ешь!
– Нет тут никакой земли!
– Сколько грязи с пола наскребешь – съешь! Не то к частному приставу сведем!
Никто не знал, как принимать присягу у вора, клясться на святом образе – тоже никому не доводилось. Наконец Андрей изобрел церемониал и сочинил клятву, начинавшуюся так: «Я, раб Божий Феофан Морковкин, вор и похититель…» В церемониал входило многократное целование образа и призывание Фофаней на свою голову страшных всевозможных кар, подсказанных Еремеем. Они вели свое происхождение от очаковской осады.
– Чтоб мне ноги ядром оторвало, – повторял вслед за Еремеем Фофаня, – чтоб мне ятаганом брюхо располосовало, чтоб мне мои бубенцы тупым ножом отпилили да на шею повесили…
Наконец наступило молчание. Присягу сочли состоявшейся, потому что