Железный волк. Сергей Булыга
еще сильнее опечалился Борис и сказал так: «Вот только что мы отца потеряли, а теперь как будто нет у нас уже и брата!» А после отпустил гонца, чтобы тот передал Святополку: «Брат, не хочу я барм великокняжеских, владей ими, и Киевом владей! Но, брат, хочу я поклониться гробу отца своего. Открой передо мной ворота! А я за это распущу свою дружину». И, сказав так, Борис крест целовал, дружину распустил, оставил при себе лишь двадцать верных отроков. И ждал, когда опять придет гонец от Святополка с тем, чтобы призвать его в Киев. Но не гонец пришел от Святополка. А были то Пушта, Еловец и Ляшко. И ночь была, брат, затворясь в шатре, читал псалмы Давидовы. И тут они вбежали. И поразили его копьями, увернули в намет, повезли к Святополку. Борис тогда был еще жив, но Святополк велел – и закололи они брата. Вот как все это тогда было. И я на том целую крест!
Сказал – и поцеловал. И улыбнулся. Были у дяди карие глаза, веки припухшие, ресницы редкие, короткие. А губы бабьи, красные. Так в чем же была его сила? Родился он – все думали, не выживет. А он не только выжил, но еще и братьев пережил – и как! Пошел и Святополка одолел, сел в Киеве! А возвратился Святополк, и не один, а вместе с Болеславом, стали они рубить ворота Щербецом – и дядя убежал в варяги, там Ингигерду взял, и Эймунда, и тысячу мечей, вернулся, всех побил, и снова сел в Киеве – на Святополковых костях! А что до Борисовых костей, то он, крест целуя, клянется…
А Эймунд что?! Вот и сказал отец:
– Но Эймунд тоже клялся.
– Кем? – гневно спросил дядя.
– Одином.
– Вот то-то и оно, что Одином, – и тут дядя опять улыбнулся. И тут же спросил: – Ты кому больше веришь: Христу или Одину?
И смотрит на отца, и не моргает. И нет в нем зла – он мягко стелит. Вон скольких нынче постелил – всё поле до самой реки! Отец подумал и сказал:
– Но Один Эймунду – это как нам Христос. Разве мог Эймунд лгать?
– А вот, значит, и мог, – сказал дядя. – Кто мы для варягов? Отступники. Так же, как Степь для нас. Мы степнякам тоже целуем крест, а после убиваем их. И в этом не видим греха. Так и варяги с нами поступают – лгут нам и убивают нас, и это у них в честь. А другого от них и не жди, Брячислав. Другое разве что… Вот разве если б ты, как Эймунд, поклонялся Одину, тогда бы Эймунд… Да!
И замолчал он, долго думал. Потом насмешливо спросил:
– А Глеба тоже я убил? Что про это Эймунд говорил?
Отец молчал. А дядя, распаляясь, продолжал:
– А Святослава Древлянского? Я? Что молчишь? Да потому что отвечать-то нечего! Вот так! Поэтому молчи и помни: Эймунд уйдет, и все они – варяги ненасытные, ромеи, печенеги – они все уйдут, а нам здесь жить. А сколько нас? Ты, я да брат мой Судислав, да еще брат Мстислав. Но нет Мстиславу веры. Ты погоди еще, поднимется Мстислав, попомнишь мое слово. Лжив он, Мстислав, и алчен! А Судислав? Он тоже не опора. Вот одолел бы ты меня, и сразу Судислав – ох, мягок он! – пошел бы при тебе ходить, как он