Пятьсот дней на Фрайкопе. Наит Мерилион
роста и веса, широченных плеч и крупных бёдер и с гордостью носила ярко-красные туфли на высоком каблуке…
– Да и к дьяволу пошли эти туфли! Другие одену!
Сколько бы Рин ни поправляла Оллибол, она все равно говорила «одену» вместо «надену», и Рин сдалась, так же, как и приняла странное словечко «друллега» – Оллибол с детской непосредственностью слепила вместе «друга» и «коллегу».
– Или хрен с ним, сама схожу завтра! – гаркнула Оллибол, когда Рин засобиралась исправить свою оплошность. – А сейчас у нас проблема…
Не успела она договорить, как звон бьющейся посуды все за себя сказал.
– Джироламо, – было произнесено хором, и Рин отчетливо увидела в глазах Оллибол ту же боль.
– Успокоительное ещё есть…
– Я взяла ему мятные конфеты! – спохватилась Рин.
Оллибол знала, что все приятности для больных Рин покупала на свои сбережения, потому что социальная выплата не предполагала таких трат, а Оллибол частенько покупала что-нибудь для Рин. Рин чувствовала необходимость порадовать пациентов, а Оллибол несла ответственность не только за больных, но и за Рин, по крайней мере, так ей казалось во все дни, кроме суббот.
Но загульные субботы в прошлом – Рин с Оллибол остались вдвоем в доме милости (бывшая директор дома уже полгода проживала на другом фрагменте, нового директора Палата логиндов так и не выделила, а Лью уехал на родину), и справиться с тринадцатью больными было не так-то просто. Куда проще, если бы их было двадцать шесть, но без Джироламо.
Оллибол когда-то сказала Рин: «Ты только проследи за ним, а я за всеми остальными». И Рин лишь однажды согласилась – этого оказалось достаточно, чтобы превратить единичный случай в традицию.
– Ты понимаешь, что на мне было двенадцать человек! И всех нужно подготовить к прогулке, проверить, одеты ли они, приняли ли лекарство! А он сидел такой тихий… И он улыбнулся мне этими своими… ямочками…
«Такой тихий» – значит «что-то задумал», и уж Оллибол ли этого не знать? Но Рин ее не осуждала: с тех пор как Лью уехал, все стало в разы сложнее…
– Джироламо! – Рин первой забежала на кухню. – У меня для тебя подарок, смотри!
Самое важное – не показывать, что что-то идёт не так. Бьется посуда? Рин этого не видит, рвутся простыни – и этого тоже. Он расплескивает краску по полу, чертит пальцем на стенах – Рин делает вид, что и это в порядке вещей, ведь он не понимает, что приличные люди так себя не ведут.
Джироламо сидел в коляске, скрючившись, словно когда-то ему со всей силы дали под дых, а его позвоночник запомнил форму вопросительного знака и не имеет больше никакого желания восклицать.
Дрожащей рукой он держал тарелку и угрожающе мычал – сейчас она полетит на пол, наделает шуму, распадётся на опасные осколки, добавив работы Рин, но она сделает вид, что это в порядке вещей, пациентов не наказывают, за ними ухаживают. А Джироламо еще и терпят и стараются утихомирить.
– Твои конфеты с предсказаниями… мятные… – Рин с отчаянием смотрела