Запрет на студентку. Мария Летова
к уху телефон, он не отрывает глаз от кустов, стоя в пяти метрах правее.
Из-за его спины появляется свет телефонного фонарика, а следом за ним запыхавшийся мужик с поводком.
Быстро перевожу взгляд на скамейку, прямо на звук тихих, очень настоящих рыданий.
Первое, что бросается в глаза, – обтянутые серыми ботфортами до самого бедра ноги. Тонкие каблуки делают эти ноги очень стройными, несмотря на худобу. Неопределенного цвета короткая юбка формы колокола, короткая дутая куртка. Малиновая. Сиреневая шапка толстой, очень толстой вязки, желтые варежки. К груди прижата безразмерная сумка, похожая на зеленый вязаный мешок…
Такого бреда в одежде я не видел никогда.
Дрожащая желтая варежка утирает нос где-то под воротом куртки, и я понимаю, что там у нас шок, потому что все хрупкое тело вдруг начинает колотить, а сама пострадавшая усаживается на корточки и обнимает колени руками. А потом начинает плакать так, что с деревьев сыплется снег.
Хозяин добермана уже с головой в кустах, а Чернышов где-то откопал нормальную такую дубину, поэтому я перепрыгиваю замерзшую лужу и подбегаю к скамейке.
– Эй, леди, – останавливаюсь над скорченной фигуркой, пытаясь понять, с какого края к ней, мать вашу, подступиться.
Плачет. Громко и навзрыд.
Главное – не напугать.
Желтые варежки накрывают голову, будто мы ожидаем бомбоудара. На спине лежит специально взлохмаченная рыжая коса. Цветочный запах, совсем не зимний, дразнит нос.
– Блин, – бормочу и чешу затылок, а потом осторожно подхватываю под руку, чтобы не свалилась со своих шпилек и со скамейки заодно.
Пискнув, вскидывает голову.
Моргнув, смотрю в заплаканные голубые глаза.
На бледной коже красные пятна. Нос того же оттенка. Приоткрытые искусанные губы – идеальный бантик. И верхняя, и нижняя – одинаковой пухлости. Юное лицо – идеальное сердечко. Очень молоденькая и хорошенькая. Короче говоря, все то, от чего меня интуитивно тянет бежать без оглядки.
Млин.
Я бы засмеялся, но, опять же, смешного тут ни фига нет.
– Ты как? – спрашиваю, продолжая придерживать за руку.
Она шарит взглядом по моему лицу, моргает. Смотрит на мои волосы, которые я резинкой собрал на макушке, чтобы не мешали.
Вижу в этих глазах какое-то смятение, когда смотрит на меня, а потом по фарфоровой щеке стекает слеза. Такая, которой можно напоить целый муравейник.
Разомкнув губы, девчонка сквозь слезы говорит:
– Она… меня укусила…
Не теряя времени, подхватываю ее на руки.
Пищит, но не сопротивляется. Втягивает голову в шею, почти полностью скрываясь за воротником куртки.
– Рус, – зову, развернувшись. – Ключи от машины, быстрее.
– Не прощаюсь, – в психах обещает он собачнику и трусцой бежит к нам.
На мое плечо опускается всхлипывающая голова, в остальном моя ноша ведет себя тихо, только колотится. Плюс ко всему, она по весу удобная.
Меня вдруг колет злость. Такая, что встряхивает. Если меня эта псина уложила бы на больничную койку, то девчонку могла бы