Путешествие по Святой Земле в 1835 году. Авраам Сергеевич Норов
налево от дороги, видна деревенька Амоас; арабы-христиане называют ее этим именем, принимая ее ошибочно за евангельский Эммаус. Въехав на горы, мы скоро поравнялись с древними развалинами местечка Латрун, где, по преданию, родился распятый одесную Спасителя преступник, которому один вздох отверз двери Рая. С крестным знамением промчались мы мимо, и конечно, не один из нас воскликнул мысленно: «Помяни мя, Господи, во царствии Твоем!»
Ущелья гор делались ежеминутно теснее и живописнее; благовонье роз и незнакомых мне белых цветов разносилось по воздуху; стада паслись по обрывистым скатам. Часа через три пути мы въехали в узкий дефилей самой дикой наружности; он задержал наше стремленье. Горы Иудейские носят на себе отпечаток чего-то необыкновенно вдохновительного. Вскоре несколько ветхих маслин и фиговых дерев обозначили границу земель Рамлы и Иерусалима. Раза два утоляли мы жажду свою и усталых лошадей наших у колодезей. Мы проехали не останавливаясь мимо живописно разбросанного на обрывистой скале местечка Анатот – недавно разбойничье гнездо Абугоша; тут видны готические развалины церкви. Часы быстро летели, и я сгорал нетерпением увидеть Святой город. Горы начали становиться дичее и обнаженнее; но лиловый отлив скал, смешанный с зелеными полосами мхов, приятно оттенял их. Путь в иных местах был едва проходим для лошадей. Поднимаясь с горы на гору, я был в беспрестанном ожидании открыть Иерусалим, но горы все вставали передо мною, переменив прежнюю оттенку свою на красноватую. «Горы окрест его», – сказал Давид, говоря о Иерусалиме. Я начал приходить в уныние, что не увижу Святого города при свете дня; далеко опередил я своих спутников; в самое это время встретился мне прохожий араб – и, конечно, пораженный написанным на лице моем грустным нетерпением, поравнявшись со мною, закричал мне: «бедри! бедри!» (скоро! скоро!). Такое предведенье поразило меня удивлением: я ему сказал все, что я знал по-арабски нежного, за радостное известие. Я поднимался на высоту, – вдруг предстал Иерусалим! Я кинул повода лошади и бросился на землю с сладкими слезами. Я узнал и гору Элеонскую по ее священным маслинам; вздохи стесняли грудь мою.
Спутники мои нагнали меня и также повергнулись на землю. В немом восторге и не сводя глаз с этого священнейшего места земной планеты, мы спускались уже пешком по разметанным камням. Небо было облачно, – покров печали облегал Иерусалим… Вожатый сказал мне, что если мы не сядем на лошадей, то с захождением солнца, близкого уже к горизонту, ворота Иерусалима затворятся; это меня испугало; я боялся, чтоб святыня не скрылась от меня по грехам моим – и я поспешил в лоно Святого Города вкусить полную чашу блаженства, совершив свой обет.
Мы въехали в укрепленные Вифлеемские или Яфские ворота и очень скоро сошли у дверей Патриаршей обители. Это было марта 31 числа. Сын далекого севера, я не менее того вступил в Иерусалим как в свою родину, близкую сердцу моему. Окруженному так долго неверными, радостно было мне среди братий, под кровом икон нашей церкви. Я едва верил, что нахожусь