Становясь Милой. Эстель Маскейм
вскрикивает мама, соскальзывая с противоположного сиденья и плюхаясь передо мной на колени. У меня голова клонится набок, и она берет ее в ладони. На ее лице, с по-прежнему идеальным макияжем, написано удивление и испуг. – Ты как? Что…
– Какого черта?! – резко обрывает ее папа громогласным голосом; он возмущен. – Ты пила?!
Вот так все и произошло. Так я села в лужу, причем с оглушительным всплеском.
И теперь, утром следующего дня, масштаб беды кажется еще значительнее. Таблоиды смешивают нашу фамилию с грязью. Мои мерзкие фотографии разлетелись по всему интернету. Я выставила папу на посмешище.
– А ведь это далеко не первый ее проступок! – рычит Рубен с противоположного конца кухни.
Его недовольство вполне понятно. Он – папин менеджер, ему платят за управление нашей жизнью. А я усложняю его работу тем, что постоянно, хоть и не нарочно, ворошу осиное гнездо желтой прессы.
– До выхода фильма всего месяц. И нам нисколько не помогают гуляющие по таблоидам фотографии пьяной Милы Хардинг, стоящей на коленях и опорожняющей желудок на пресс-конференции.
– Да и после выхода фильма ни к чему нам черный пиар, – добавляет оставшийся продюсер. Она скрещивает руки на груди и окидывает меня злым взглядом. Ее нисколько не заботит благосостояние нашей семьи – компания печется лишь о том, чтобы выжать из предстоящего фильма как можно больше денежек.
– Плюс школьный год закончился, а значит, ты, юная леди, теперь будешь чаще появляться на людях, – говорит Рубен, потирая щетину на подбородке, словно о чем-то усиленно размышляя.
Вытерев слезы и покинув мамины ласковые объятия, я выпрямляюсь и заглядываю Рубену прямо в глаза.
– Как мне все исправить?
Тот передергивает плечами.
– В идеале? Исчезнуть на несколько недель, чтобы никому не пришлось переживать о твоей зарождающейся теплой дружбе с желтой прессой.
– Рубен! – сердито шипит мама, сжимая мое плечо, словно в попытке защитить меня от жестоких слов. Она прожигает папиного менеджера откровенно враждебным взглядом.
– А что? У тебя есть идея получше, Марни? – сухо отвечает тот.
Скрипит деревянный пол. Я оборачиваюсь и сквозь опухшие веки различаю отца, который стоит, опершись о дверной косяк и спрятав руки в карманы джинсов. На нем его любимые солнцезащитные очки – должно быть, после вчерашнего изнурительного дня у него болят глаза. Мы все молчим и про себя задаемся вопросом, как давно он тут стоит. Мама берет меня за руку и крепко сжимает.
– Мила, – начинает папа, прочистив горло. Низкий, хриплый голос – одна из причин, по которой его так обожают дамы по всему миру, – а по утрам это качество проступает еще отчетливее. Он касается края очков и слегка приподнимает, взгляд его темных глаз, красных и опухших от недосыпа, встречается с моим. – Думаю, будет лучше, если ты уедешь домой и какое-то время там поживешь.
У меня душа уходит в пятки.
– Домой? –