Река, трава, чайник и некоторые коты. Кирилл Серебренитский
минут семь ходьбы, вниз под гору.
Днем шёл с улицы будничный городской шум. Точнее – будничная тишина: Степана Разина была улица домашняя, как старенький уютный двор; а дворы вдоль по ней тянулись – обжитые, как коридоры.
Машина по нашей улице раз в день проезжала.
Быт степано-разинский был наполовину деревенский. В сараях кричали петухи, по дворам гавкали и гремели цепями собаки. В самых глубинах дворов деловые татары разводили сердитых нутрий и придурковатых кроликов. А между тем в двух шагах был
церемониальный и презентационный центр города: улица Ленинградская и площадь Революции.
А ночью звучала Река. До самой поздней осени, до тяжёлых октябрьских дождей, в полночь я засыпал под «Прощание славянки». Под этот марш отходили в ночь теплоходы из речного порта. И до утра, до стука первых трамваев – с Реки неслись зовущие гудки.
Это была – корабельная ночь.
Во тьме мимо затихшего города шли чёрные, мерцающие и мигающие огоньками, огромные и свободные корабли.
Мы – спали, а они – продвигались.
Наша дневная жизнь теснилась в пределах улицы Ленинградской да площади Революции. Наши дни – это магазины молочный, рыбный да хлебный. Наша даль – Центральный рынок.
А в ночи плыли по холодным темным водам Они, чьи дороги измерялись – морями: Балтийским, Каспийским, а то и – Чёрным.
А за морем Чёрным было уже море Мраморное.
А дальше – Средиземное.
А за ним открывались – океаны.
Ведь правда же. Честное слово, океаны. Не могли же врать книги, фильмы и карты.
Наши, советские карты.
Река уводила в моря, моря – в океаны; глубины разверзались под глубинами, чудовищные бездны таили в себе бездны немыслимые.
А над океанами священной своей неизмеримостью открывалось звёздное небо.
Честное слово, ещё совсем маленьким мальчиком, я помню, как думал о звёздных высотах над океанскими глубинами. Что всё это где-то ведь есть.
С самых ранних лет была у меня бессонница, поэтому ночные звуки мне помнятся лучше дневных. И в ночь я духом и мыслью вжился крепче, чем в день.
Так и живу до сих пор.
Три е + тс
Жили мы в очень странном доме – номер 100. На улицу выставлялся деревянным крылечком, смотрел в два вечно занавешенных окна. Но уходил вглубь двора далеко.
Внизу ютились тёмные сырые подвалы. Там жили какие-то тёмненькие, словно отсырелые, старушки. Сверху, на полуторном – полувтором – этаже, тянулась наша квартира: две маленькие комнаты, а между ними – две огромные, намертво замурованные печи. Чёрные пустоты под кирпичами. Над нами было пространство, недоступное человеку, дикое, как джунгли: заколоченный, очевидно, громадный, чердак.
Там жили дикие кошки. И плодили уже совершенно диких котят. По обе стороны стояли такие же странные, разнообразные, сложно нагромождённые обиталища из старого красного кирпича и серого дерева.
Жили