Этюд в багровых тонах. Артур Конан Дойл
иногда – в анатомическом театре или в долгих прогулках, которые, похоже, увлекали его в самые непритязательные части города. Энергия в нем била ключом, пока он был увлечен работой, но время от времени наступала реакция, и тогда он целыми днями лежал на диване в гостиной, не произнося ни слова и почти не шевелясь от восхода до заката. В эти моменты я замечал в его глазах такое сонное, отсутствующее выражение, что заподозрил бы его в пристрастии к какому-нибудь наркотику – вот только воздержанность и осмысленность всего его образа жизни вроде бы не допускали такого предположения.
Время шло, и меня все сильнее и глубже занимал вопрос, что же он за человек и чего добивается в жизни. Уже сама его внешность сразу же привлекала внимание самого поверхностного наблюдателя. Ростом он был выше шести футов, а при своей исключительной худобе казался еще выше. Глаза у него были острые и проницательные, если не считать тех периодов оцепенения, о которых я уже упоминал; тонкий орлиный нос придавал лицу живое и целеустремленное выражение. Четко очерченный, выступающий подбородок говорил о решительности характера. Руки его были постоянно измазаны чернилами и покрыты пятнами от всяких химикалий, однако с неодушевленными предметами он обращался чрезвычайно нежно – я не раз отмечал это, глядя, как он возится со своими хрупкими алхимическими инструментами.
Читатель, наверное, сочтет меня отпетым любителем совать нос в чужие дела, но я должен признаться, что этот человек постоянно занимал мое воображение, и я снова и снова пытался пробить стену молчания, которой он огораживал все, что касалось его лично. Но прежде чем осуждать меня, вспомните, какой бесцельной была тогда моя жизнь и как мало в ней было вещей, способных занять мои мысли. Здоровье позволяло мне выходить из дома только в теплую погоду, а друзей, которые могли бы зайти в гости и нарушить монотонное течение жизни, я не имел. Поэтому меня только раззадоривала завеса тайны, окружавшая моего компаньона, и я посвящал уйму времени попыткам ее приподнять.
Медициной он не занимался. Он сам это сказал в ответ на мой прямой вопрос, подтвердив тем самым догадку Стэмфорда. Я не заметил, чтобы он систематически читал книги, которые позволили бы ему получить ученую степень или отворить какую-либо иную дверь в мир науки. Однако у него была удивительная тяга к некоторым научным занятиям, а познания его – в определенных, совершенно непредсказуемых областях – были столь обширны и детальны, что некоторые его реплики меня буквально ошеломляли. Никто не станет упорно трудиться и укладывать в голову уйму всяких сведений, если у него нет совершенно определенной цели. Люди, которые нахватались первых попавшихся знаний, редко могут похвастаться их глубиной. Никто не станет засорять память пустяками, не имея на то веской причины.
Невежество Холмса было столь же поразительным, как и осведомленность. Он ровным счетом ничего