Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре. Евгений Елизаров
будто гнев ее справедлив, – а ведь кажется это им всем!»[66]
Вдумаемся. Обладать монополией экономической власти, абсолютной полнотой юридических прав (простирающихся, кстати, даже на ее жизнь), наконец подавляющим физическим превосходством – и быть не в состоянии справиться со «свирепостью разозленной женщины»? Неужели весь инструментарий мужчины может быть уравновешен (а то и превзойден, как в случае с Сократом) всего лишь одним свойством в остальном совершенно безоружного перед ним существа? Да возможно ли вообще свободное проявление не самых лучших черт характера там, где отсутствует всякая свобода, где человек низведен до положения вещи? Думается, все обстоит по-другому: абсолютное бесправие, забитость и закрепощение одного пола столь же легендарны, сколь и природная грубость, помноженная на врожденную бесчувственность, другого. Нам еще предстоит говорить о куртуазной культуре Средневековья, здесь же следует заметить, что неспособность разглядеть противоречие между нормой среднеассирийского закона («Сверх наказаний для жены человека, записанных в табличке, человек может бить свою жену, таскать за волосы, повреждать и прокалывать ее уши. Вины в том нет»[67]) и абсолютной безупречностью самой женщины – это дань все той же куртуазии от истории.
Частично, ответ на скрывающийся здесь парадокс дает тот же Сократ: «Однажды Ксантиппа сперва разругала его, а потом окатила водой. «Так я и говорил, – промолвил он, – у Ксантиппы сперва гром, а потом дождь». Алкивиад твердил ему, что ругань Ксантиппы непереносима; он ответил: «А я к ней привык, как к вечному скрипу колеса. Переносишь ведь ты гнусный гогот?» – «Но от гусей я получаю яйца и птенцов к столу», – сказал Алкивиад. «А Ксантиппа рожает мне детей», – отвечал Сократ»[68]. То же смирение и та же мудрость мужчины, пусть и высказанные в шутливой форме, звучат в словах Бернса:
В недобрый час я взял жену,
В начале мая месяца,
И, много лет живя в плену,
Не раз мечтал повеситься.
Я был во всем покорен ей
И нес безмолвно бремя…
И все же:
Я совершил над ней обряд —
Похоронил достойно…[69]
В общем, не случайно мужчина мечтает о молчаливой женщине («Жена, молчаньем женщина красна![70]); и эта мечта, которая, к слову, звучит в проповеди святого апостола («Также и вы, жены, повинуйтесь своим мужьям, чтобы те из них, которые не покоряются слову, житием жен своих без слова приобретаемы были, когда увидят ваше чистое, богобоязненное житие. Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа…»[71]), предстает гармоническим контрапунктом вечной темы войны полов, которая пронизывает всю историю нашей культуры.
Таким образом, при всем неравноправии с мужчиной женщина отнюдь не
Бокаччо. Жизнь Данте. VII Рассуждение о браке
Среднеассирийские законы. § 59
Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М. 1979, с. 115
Бернс Р. Счастливый вдовец
Софокл. Аякс пер. Ф. Ф. Зелинского, ст. 293
I Петра. 3, 1–4