К себе. Мария Архипова
чем первых двух вместе взятых.
Однажды зародившись, ненависть не умирает. Она будет расти и развиваться, давать метастазы и однажды захватит полностью, поглотит своего хозяина и вырвется в конце концов наружу.
Ненависть проверяет на выносливость: ведь и онкология поддается лечению. Успех во многом зависит от своевременно начавшейся терапии, от качественных препаратов, но главный эликсир спасения – настрой больного. Он может глотать «золотые» таблетки, проходить реабилитацию хоть на Тибете – без веры и целеустремленности на нем можно ставить крест.
С пропащим духом больные будут плодить больных.
Они везде.
Их выдают симптомы:
Взгляд в стену, в пол, в потолок – куда угодно – расфокусированный, стеклянный; атрофировавшиеся мышцы, которые отвечают за улыбку; красные, как у быка, либо желтые, как у умирающего от гепатита, белки глаз.
Зараза витает в воздухе. С каждым днем их ряды пополняются.
Мы все равно продолжаем бороться (?)
––
Знаете, почему я так легко говорю об этом?
Я сам был болен.
Глава I
Несчастны не зараженные, а сдавшиеся.
Моя история корнями уходит в одновременно далекое и недавнее школьное прошлое. Ошибка, с которой все пошло как по накатанной, до боли глупа. Даже и говорить и вспоминать стыдно.
Мне было семнадцать – тот самый возраст, когда большинство ошибок и совершается.
Я тогдашний по рассказам близких – общительный и добродушный парень, вечно влюбленный и мечтательный. Я принимался за сотни дел
и ни одного не доводил до конца:
не готовил домашнего задания,
дрался и мирился,
не работал и прогуливал уроки,
писал глупые стихи и рисовал синей пастой картинки к приключенческим романам в тетрадях по алгебре.
Мир мой был радужный, сияющий –
бестолковый, как и я сам.
Выпускной класс подкрался незаметно, как лис тихо, облизываясь, подкрадывается к беззаботно пасущемуся на солнышке молодому кролику. В моем сознании на считанные секунды задерживалась мысль «Что делать?», но так же благополучно вылетала оттуда.
Я не задумывался всерьез, надеясь на иллюзорную пуховую подушку в случае падения.
Год прошел. На носу были выпускные экзамены.
Осознание, что что-то не так, прищло только поздней весной.
Я настолько тщательно пытался не выбиваться из общей массы,
не выделяться,
что даже забыл, каково это – жить собой.
Это умение на протяжении всей жизни играло для меня роль щита и надежного прикрытия в случае опасности. Сейчас никто не веселится, не гуляет, не бросает мне записки на уроках – наоборот, все внимательно слушают лекции, даже скучнейшего старого учителя физики,
мало того – остаются у него после занятий!
Я был в совершенной растерянности, ведь до сих пор даже не определился насчет нужных для поступления предметов.
Да что уж там! Для меня и завтрашний день был загадкой, не говоря о взрослом будущем. Тут-то и пришел на помощь мой до автоматизма выработанный «стадный инстинкт». Оставшись так однажды ради интереса после урока физики и увидев, с каким интересом и рвением мои одноклассники решают экзаменационные задачи, я спросил себя:
«Почему я не делаю то же самое? Я, что, хуже?»
С минимумом подготовки мне удалось сдать экзамены. То ли Вселенная решила дать мне шанс, то ли это было некоей благодарностью моей матери за весь труд, что она вложила в меня, однако впереди было еще более серьезное испытание – поступление. Сложность его заключалась даже не во вступительных испытаниях, а в том, что я не знал, куда мне идти.
Что мне делать.
Я не был в состоянии самостоятельно принимать решения.
Помощь «стадного инстинкта» оказалась медвежьей услугой.
Настало отупение.
Я сидел дома, глядя в стену.
Мне было очень противно бездельно проводить дни в доме своей матери, но еще противнее было осознавать, что сделать с этим я ничего не могу.
Глаза мои наконец раскрылись. Я полетел вниз головой из радужного мира в мир настоящий, и на входной двери реальности крупными буквами было выведено: «Сурово и холодно»; пуховой подушки по приземлении я тоже, увы, не обнаружил.
Отчаявшись, я решил поступить так, как умел – подал документы в первый приглянувшийся мне колледж. Мои выводы исходили из двух основных мыслей:
«Все же лучше, чем ничего»;
«Если прижмет, завтра брошу».
Естественно, ни один из них ничего ровным счетом не стоил и себя не оправдал, хотя бы потому, что выбирал я вслепую.
Наугад пиная воображаемый мяч в воображаемые