Русский медведь. Цесаревич. Михаил Ланцов
произнес юный царь, вскочил на лошадь и в сопровождении дежурного звена отправился в Преображенское. А оба взвода занялись делом. Первый – конвоированием лихих людишек к месту отбывания наказания, а второй – охраной имущества Брауна от мародерства и расхищения.
Спустя двое суток. Москва. Кремль
Софья смотрела на испуганного и подавленного мужчину, что притащил ей Голицын, и пыталась понять, что ей со всем этим делать.
– Ты почто приказал сжечь мануфактуру брата моего? – несколько рассеянно спросила царевна.
– Я приказал, – вместо Брауна ответил Василий.
– Зачем? – искренне удивилась она.
– Поставив эту мануфактуру и запустив дело, он получит весьма немалые деньги, полностью отведя нашего человека от дел. Кроме того, мне хотелось проверить его. Врут слухи или нет.
– Проверил? – недовольно буркнула Софья.
– Проверил, – кивнул Василий. – И, если честно, не верю тому, что услышал. Как он мог выследить этих мужичков ночью, тоже не пойму. Да так быстро. Не иначе у нас где-то лазутчик сидит Нарышкиных. Хотя… я ведь только с Джеромом это обсуждал. А ему на себя доносить не резон.
– Слобода выплатила Петру запрошенную им сумму?
– Да. Полностью.
– Много ли пришлось доплатить?
– Еще и осталось. Братец твой ведь назвал сумму только после того, как услышал, что выручили от продажи. Ровно две трети с того и взял.
– Хватит этого для восстановления мануфактуры?
– Я переговорил с купцами, так те говорят, что еще рублей сто сверху нужно накинуть, чтобы все покрыть.
– Вот как… – задумчиво произнесла Софья.
– Не очень хорошо у него со счетом, – усмехнулся Голицын.
– А по-моему, прекрасно, – фыркнула раздраженно Софья и начала вышагивать, заламывая себе руки.
– Почему?
– Сам подумай. Ведь все на поверхности лежит. Вон, этого злодея отпустил, а ведь должен был голову снять. Да еще и тех воров повесить. Вместо этого их в холопы себе забрал, а треть имущества этого купчишки в подарок слободе поднес.
– Государыня, – подал голос Браун. – Помилуйте! Защитите! Я ведь волю боярина выполнял. За что же меня так? Да еще вот… – произнес он и показал следы членовредительства, оставшиеся после быстрого допроса.
– Кто это тебя так?
– Так известно кто, Петр Алексеевич.
– Сам?
– Своими руками меня мучал… а больше того меня пугали не страдания, но то, с каким видом он сие делал. Вид спокойный и невозмутимый, глаза холодные и жесткие. Когда же кровь на него брызгала, то даже не морщился. Словно не человека живого истязал, а с куклой неживой игрался.
– А не врешь?
– На Евангелии поклянусь! Ей-богу, так и было!
– Как тебе братик? Удивил? Это он в одиннадцать годков такое вытворяет. А что дальше будет?
– Так ты его проверял, не я.
– Вот так посреди ночи явиться и, не медля, дело разрешить в таком возрасте не каждый способен.