Глупые комиксы, розовые «мартинсы». Наталия Владимировна Алексеева
Мужики, Романовский из десятого пришел! Выходим!
И все трое выбрались из кабинки.
– Хорошо, что не из одиннадцатого, – заметил Гришевич. – Тот бы сразу люлей вломил и пинками выгнал из сортира!
– А вам не тесно втроем на одном толчке, акробаты? – мрачно поинтересовался я.
– Не, мы ж только заныкаться!
Смирнов начал похлопывать себя, выискивая что-то во внутренних карманах.
– Кстати, – совершенно некстати заметил Ткаченко, присаживаясь на подоконник, – у вас в классе новая девчонка? Я видел ее утром в холле, ниче себе такая! Ноги, и ваще… тянка зачетная!
Ну вот о чем с ними разговаривать?! Сейчас будут обмусоливать старшеклассниц, фантазируя о том, чего им не светит ни в каком, даже воображаемом, мире. Но у меня к этой троице было дело, поэтому я остался.
– Романовский, будь другом! – Прекратив рыться по карманам, ко мне подошел Смирнов.
И по его глазам я сразу понял, что будет клянчить.
– Займи полтинник, сиги кончились, – состроив жалобную рожу, попросил он.
– А пять сотен хочешь? – спросил я.
– Че делать надо?!
Через тридцать секунд подробных объяснений и инструкций я положил в протянутую ладонь пятисотку и вышел из туалета.
– И давайте живее, пока звонка нет! – напутствовал я стремительно выбегающую за дверь троицу.
Когда звонок прозвенел, на этаже недолгое время стояла тишина. А потом раздался многоголосый девчачий визг и хлопанье дверей. Убедившись, что деньги отданы не зря, я отправился в тайное место. Оно, конечно, никакое не тайное, потому что каждый, при определенной любознательности, может найти угол под лестницей, которая ведет к пожарному выходу.
Нырнув под ступени, я забрался в самый торец – туда, где меня не должно быть видно, и, скорчившись в три погибели, вытащил из рюкзака тетрадь.
Сколько себя помню, я всегда на чем-нибудь рисовал: на листочках, салфетках, обоях. И это совсем не нравилось моим родителям. И после того, как у папы не получилось вылепить из меня спортсмена, за дело взялась мама. Она учла мою склонность к творчеству и отправила в художественную школу. Но тоже проиграла. В художке требовали совсем не то, что мне нравилось, и, промучившись три года, я прекратил туда ходить. Мама узнала об этом еще через год. Посовещавшись, родители решили, что перевоспитывать меня уже поздно, и махнули рукой. Но рисовать я не перестал. Мне больше никто не мешал, и я рисовал только то, что хотел. Комиксы.
Я использовал каждую свободную минуту, чтобы возвращаться к своему занятию. Поэтому и засел под лестницей, пока все остальные играли в баскетбол. Но только сделал первый набросок к сцене, как едва проникающий под лестницу свет заслонила чья-то тень. Я захлопнул тетрадь и поднял голову. Ко мне пробиралась новенькая Рита.
– Охаё! – Она бросила на пол свою сумку и уселась на нее сверху.
– Охаё. Ты ошиблась немножко.
– В чем?
– Тут ведь не столовая.
Рита улыбнулась. Она сидела совсем рядом со мной. Слишком близко. Невыносимо близко. Ее