Их безумие. Мария Зайцева
под спиной, тяжесть чужого горячего тела, резкие грубые болезненные движения внутри нее, и луну, холодно и отрешенно взирающую на нее с неба. Луну, отражающуюся в зрачках ее кошмара.
Когда утром он провожает ее к корпусу, держа за руку крепкой сухой ладонью, Керри лишь покорно переставляет ноги, сосредоточиваясь на том, чтоб дойти. Чтоб не упасть.
Она не говорит с ним, не плачет.
Она не оглядывается, когда он отпускает ее и уходит обратно в лес, лишь усмехается устало. Что же, он, наверно, неплохо поохотился.
Судя по всему, ему понравилось.
Через день, молча глядя на темную фигуру, сидящую на подоконнике в ее комнате, Керри думает, что она была права в своем предположении.
Ему точно понравилось.
Она не сопротивляется, не издает ни звука, когда он спрыгивает с подоконника, подходит, проводит грубыми пальцами по губам, заставляя их раскрыться, опускается ниже, захватывая ее пижаму в горсть на груди и стягивая через голову.
Она молчит, когда он, больно и бесцеремонно обхватив ее мгновенно налившуюся грудь, прикусывает затвердевшие соски, тяжело дыша, подхватывает ее на руки, опускает на жалобно скрипнувшую кровать.
На секунду замирает, когда кровать опять скрипит, уже громче, под его весом, затем встает, поднимает ее, и, захватив подушки и одеяла, бросает их на пол, укладывая Керри туда же.
Теперь ничего не скрипит.
Теперь ничего не мешает.
Теперь можно делать все, что хочет.
Все, что он хочет.
Потом он курит, задумчиво разглядывая ее небогатую комнатку, поглаживая неподвижно лежащую Керри по мокрой от пота спине.
Потом уходит. Так же, как и пришел.
А Керри так и остается до утра лежать на полу, не в силах пошевелиться, не в силах пережить свой позор.
Свой ужас от осознания ситуации. И от осознания того, что он тоже это знает. Что он понял.
Что увидел, как сегодня ей было хорошо.
Что, несмотря на боль, на его грубость, на всю дикость ситуации, ей было сладко.
Невыносимо, тягуче, мучительно сладко.
Эта сладость разлилась по телу внезапно, перехватила дыхание, затуманила голову, заставила застонать громко и жалобно, так, что пришлось самой прикусывать его крепкое плечо, оставляя на нем свою метку.
Это было унизительно.
Еще более унизительно, чем то, что он с ней делал.
Потому что это, в отличие от самого секса, произошло по ее воле. Ее никто не заставлял кончать, никто не заставлял стонать под ним, выгибаться под ним, кусать его.
Она сама.
И он это увидел и понял, и ответил ей так, что она кончила второй раз, до того остро и болезненно, что от судороги даже пальцы ног поджались.
Он ушел довольным. Конечно, чего бы ему не быть довольным?
А вот как ей теперь жить, непонятно.
Решения у ситуации не было никакого.
6. Рэй
После его срыва в спортзале прошло несколько дней. Рэй все так же ходит в колледж. Не мог не ходить. Очень хотел. Но не мог. Там была возможность