Teologica. Maxim Berns
смеется и поет
Песни лет былых,
По ночам к себе зовет
Стариков седых.
Старики садятся в ряд
У плиты на пол,
Речи моря говорят,
Вглядываясь в дол.
Пляшет вальсы тень, кружит
Между бледных стен,
Как молитву все твердит:
"Нужно взять их в плен!"
Смертью пахнет в доме том
Вечность долгих лет.
Там увидим, как мой дом
Гложет юный свет.
Там сойдется ночь крестом
Тихо, не спеша.
Не могу разрушить дом,
Он – моя душа.
Сочи, 08.03.95 года
Где я брожу один
Мокрые парка аллеи
Жаждут моих сапог.
Юности архиереи
Пьют белоснежный сок.
Смех и глаза антилопы
В чарах могучих ундин —
Тайны и святы тропы
Где я брожу один.
Полнится мозг бездумьем,
Плавает плавно мак —
Я над великим раздумьем
Сильный и смелый маг.
Полный мечты и уменья
Гордый палач пучин —
Реки текут забвенья
Где брожу один.
Только свобода до неба
Даст мне испить пустоты,
Вечного бега снега,
Долгого дня воды.
Трудного сна аспирина,
Лучше уж пусть аспирин —
Полны могил долины
Где я брожу один.
Сочи, 11.04.95 года
Мой ангел
Вплетается в воздух сырой и весенний
Отчаяние горной свирели.
Уже так далёки минуты последней
Задумчивой тающей трели.
Уже не потрогать мгновения страстной
Придирчивой тонкости песни,
Но понял я в ней, что конечно напрасно
Не прожили вечностей вместе.
Мой ангел! Ты знаешь все тайны желаний
И смысл одиноких раздумий.
Ты святостью полнишь минуты прощания
У мраморных стен полнолуния.
Ты тайно хранишь существа преступлений
В ларце Увядающей Силы,
Что ветреной птицы своё оперения
На подступах лунной могилы.
Я полон молитвы и отречения
От знания таен трактатов.
Мой ангел! Не бойся, всё – пляска лишь тéней
Под солнцем чужого заката.
Мы – дети у Дьявола, внуки у Бога,
Сливаясь в последних объятиях,
Накапаем воском у века порога
Слова мирового проклятья.
Сочи, 13.04.95 года
Хмель
Из засохших цветов надеваю венок,
Из промокших шелков надеваю наряды.
Не сберег я того, кто всё время был рядом
И стихов про любовь написать мне не смог.
Почему же заря улыбается мне?
Отчего же смеются морские пейзажи?
Белоснежной зимой показалась мне сажа
И рубин просиял на закатном огне.
К нам приходят отцы, к нам восходят извне
И с тоскою глядят на засохшие розы,
Растворяясь на стансах моей лакримозы