На углу Пскопской и Йеллопуху. Татьяна Абалова
лежал на кровати и смотрел, как солнечные лучи мечутся по стене. Свежий ветер поднимал занавески и доносил с улицы шум просыпающегося города. Среди гула автомобильного потока слышалось чириканье воробьев. Где–то недалеко били церковные колокола.
Макар вздохнул и повернулся на бок. Если бы не этот плетеный шкаф и кресло, которые вчера (или позавчера?) Застава сотворила на его глазах, он мог бы подумать, что находится дома, до того были знакомы несущиеся из окна звуки.
Неужели Застава старается, чтобы ему было не так тоскливо, чтобы в новой жизни остались хоть какие–то признаки старой? Ведь кровать именно такая, как Макару нравится: широкая, с жестким матрасом. А за окном…
За окном цвел их с мамой палисад. Вон, посаженные ею ирисы, на груше висят еще незрелые плоды, которые пожелтеют лишь к концу лета. Ветер играет в высокой траве, трогая ее невидимой лапой, в воздухе витают яркие ароматы лета.
Все так реально…
– Грушевич! Грушевич! – позвал Макар и не поверил своим глазам – его пес метнулся откуда–то со стороны калитки к окну, встал на задние лапы и весело залаял, приветствуя хозяина. Лохматый хвост ходил ходуном.
– Груше–е–евич! – Макар перевесился через подоконник, чтобы дотянуться до головы собаки, но уперся лбом в невидимую преграду. А Грушевич, гавкнув еще несколько раз, убежал.
Макар опять позвал собаку, но небольшая сценка появления Грушевича повторилась с точностью до деталей, как будто хозяин пса смотрел один и тот же отрывок любительской съемки.
– Мама! – решился крикнуть Макар. Сердце в ожидании забилось так сильно, что он положил ладонь на грудь, желая удержать его. Хотя и понимал, что Застава насылает иллюзию, но так желал обмануться.
Но нет, мама не появилась. Лишь собака откликалась всякий раз, стоило свистнуть. Вскоре это занятие Макару надоело, и он опять вернулся к размышлениям.
А что еще оставалось делать?
По всему выходило, что Застава – живое магическое существо, умеющее потакать желаниям своих узников. Но Макару все равно было странно, что пленники Междумирья не ропщут и не ищут путей освободиться. Неужели всех все устраивает? После вчерашнего разговора с котом, стало понятно, что Бай–юрн потерял связь со своим миром, и боится возвращаться туда, где все изменилось. Он слишком долго живет…
Бессмертие – дар Заставы. Не в этом ли приманка и утешение, для тех, кто перешагнул Предел?
Но долголетие в тюрьме – есть ли на свете худшее наказание?
Если еще вчера Междумирье напоминало Макару дурку, то с появлением Хочь–Убея – ревностного стража интересов Заставы и, как намекал Бай–юрн, штатного палача, все стало гораздо сложнее и страшнее. Прямой бунт невозможен. Нужно действовать тихо. Слушать, запоминать, прикинуться смирившимся, усыпить бдительность Заставы, но искать выход из плена.
«Застава живет на Земле более тысячи лет». Из этой простой фразы Макар выделил два важных факта. Первый: Застава не всегда паразитировала на его мире, а значит, кто–то или что–то