Временно. Алексей Александрович Куценок
ночь слова больше не были произнесены. Зачем слова, когда и звезды молчат.
октябрь, 2.
09:20
Худое и длинное тело мальчишки лежало у ее ног, курило в потолок. Пил Жа с утра клюквенную воду с градусом и квас – чтоб наверняка. Еще до завтрака и вкуса зубной пасты пил. А потом трогал ее волосики на лобке, светлые и меховые. Она была взрослой, а тело еще совсем молодым, белым, неиспорченным. Снизу ее тело было похоже на японское голое. Такие узкие изгибы и солоноватый вкус кожи хотел мальчик назвать Хиросимой или Окагавой, смотря с кем больше потеряет, но лицо Ассы появилось из одеяла и снова срослось с настоящим. «Жаль, – подумал он, – я мог бы попробовать полюбить ее по-японски». Она провернулась, как на карусели, склонилась, не вставая, к его низу живота и трогала уже волоски Жа, темные и грубые. Наверное, с ее стороны, мальчик не походил на японца, скорее на какого-нибудь Франсуа, лежащего в пустой ванной комнате посреди библиотечного дворца Венсена или Фонтенбло. Они изучали друг друга как дети, будучи искусственно взрослыми, рылись в огородах своих тел и выдергивали корешки пьянящих растений.
– Больно, – прошипела она.
– Я нарочно.
Отчего же ей так нужен он в эту минуту, когда она трезва и утро только близится к пропаданию?
«Стараюсь разгадать себе же выдуманную тайну, пока ее руки упрямо тянутся ко мне, не нащупывают в слепоте чуть знакомую мягкость и тягучесть моего бюста, потом медленно шуршат в недоумении и скрываются, как обожженный язык, под одеялом. Я нарочито тихонько, на носочках, перебираюсь в другой угол комнаты, широкой, но узкомыслящей, окно в мир другой смотрит теперь на меня так, будто это я странно взрастаю в этой комнате нарушением всяких правил цивилизованного и культурного существа. Оно кривится и выдает диковинные рожицы в мой адрес. Долго думаю, уставившись на него, чем бы ответить, потом тягостно разворачиваюсь и ниспадаю холодной тонкой спиной по стенке стола на цементный лоск и красоту пролитого винного цвета. Красота мокрая и противная, оттого я вслух ругаюсь, но тихо, чтобы из-под одеяла не услышали. Зеваю и принимаюсь натягивать на обе ноги штаны. Трусы найти не могу, наверное, затерялись все там же – в чертовой пустой и ленивой кровати. Впрочем, так даже лучше».
Пока Жа бесшумно одевался, в руках у него появился томик Набокова. «Приглашение на казнь», – прочел про себя он, и эшафот моментально выстроился из его комнатного стола великим памятником, воочию видел он чудо, как видит его Смерть – Жа видел его искусством, художественным гигантом, громадиной гениальности и непоколебимости творения в голове бесчувственного. Большие белые зубы сияли во всех ртах мира, смотрящего на пыльно оседающую скупую и безжалостную радость в преддверие величайшего страха. Дети кружились в танцах вольных цветов, поливающих химикатами из самолетов-кукурузников. Те летели на свои базы, но не все долетали – их на лету пожирали хамелеоны пространства и ящерицы плутовства. Большая,