Собрание сочинений. Том 2. Александр Станиславович Малиновский
на большой летней открытой веранде, все женщины дружно ещё малость похлопотали, убирая посуду. Потом, забрав Ковальского-младшего, пошли в сад, который, в отличие от огорода, не прямо у дома, а через дорогу. Так почти у всех, кто живёт на Дачной улице.
Мужики остались одни во дворе на брёвнышках.
Проняя так и не отпустили домой (а он и не хотел уходить, а только «для блезиру» собирался). Куда торопиться? Публика такая интересная. Дед и Суслов курили.
Первый заговорил Проняй:
– Счастливый ты, Григорий, около тебя внук. Как ни суди – радость великая! А мои не доверяют нам. Сноха не доверяет. Она, конечно… Ни однова не оставили, чтоб без них. А с ними – это всего на день-два. Пока они, родители, тута… Ну, ладно, это вам не интересно. Меня вот какие мысли жалят, как осенние мухи. – Дед помолчал, то ли собираясь с духом, то ли на «испыток», как он говорил, брал: коли будут слушать, не перебьют, согласен говорить. Все молчали. И он начал не спеша:
– Недавно имел беседу с директором школы. Кое о чём толковали. Так он говорит, что мои рассуждения направлены на подрыв устоев общества. Ты, говорит, зловредные мысли гонишь. А чего я гоню? Они сами висят в воздухе, только от них все отмахиваются, а я – нет. Я присматриваюсь и понять хочу. Вот ты, например, Ковальский… мысли мои…
Бочаров добродушно засмеялся:
– Он, Саша, тебе сейчас морочить голову начнёт. По-другому не может.
– Да не я морочить собираюсь. Помогите, чтобы голова моя из заморочки вышла.
– А что за мысль-то? – Ковальский улыбнулся.
– Да я всё свово поджидал сына, а ему неколи. План по самолётам делает – главный анжинер на заводе. Редко приезжает. Некого спросить… Шишку я родил, понимаешь… Начальника.
– Бывает и такое! – озорно согласился Суслов.
– Бывает, – легко усмехнулся Проняй, – что у невесты жених умирает, а у вдовы муж живёт!
– Что спросить-то хотел? Забыл? – добродушно заметил Ковальский.
Но дед знал, на какие лады нажимать, когда разговоры разговаривал. Пауза важна.
Он ещё чуток пожевал губами. Обнажив беззубый рот, позевнул.
– Струмент весь, что ли, износился? – улыбнулся Григорий Никитич.
Ковальский не понял, о чём он. Проняй ответил:
– Почти. Да и на кой он таперича? Цыловатца поздно, да и остальное уж неинтересно становится. А как совсем почти слепой Синегубый стал, дружок мой верный, вовсю жизнь набекренилась. Грустный очень. И я с ним. – Он замолчал. Но не надолго. – Да, вот, Сашок, скажи мне: вы у себя на заводе по плану работаете?
– Конечно, как без плана можно?
– А по какому плану? – поинтересовался дед.
– Ну, по заводскому, цеховому, – уточнил Ковальский.
– Хорошо, – произнёс Проняй. – Значит наверняка и встречный план приняли. Об этих встречных планах и в газетах, и по радио строчат. Приняли?
– Так точно, приняли.
– А зачем вам встречный, скажи?
– Ну, как – зачем? Чтоб производительность росла, продукции больше для страны давали…
– Вот твой отец, Сашок, Василий Фёдорович,