Разговоры с живым мертвецом. Павел Владимирович Рязанцев
на стене как будто не шли – я не слышал тиканья. И не слышал собственных шагов. Слышала ли она их? Неясно, но, по крайней мере, она почувствовала, что больше не одна в комнате. Засопев и скривившись как от неприятного запаха, когда я приблизился в кровати, она открыла глаза.
– Ты не папа.
– Да, я не папа. А тебе пора.
– Чиво?
– Тебя. Ждут. На улице.
Ребёнок недоверчиво вскинул бровь, но приподнялся – проверить, не маячит ли кто-то в окне, однако всё, что можно было увидеть из кровати, – это окна соседнего дома.
– О, не-ет, тебе придётся встать!
Изображая на лице страдания Прометея, девочка сползла с кровати и доковыляла до окна.
– Мама!!! – взвизгнула она и, не обращая на меня никакого внимания, с улыбкой до ушей и выпученными глазами рванула в открытый дверной проём. Мне оставалось лишь последовать за ней.
Спустившись и выйдя из дома, я увидел, что все: старики, девочка и некая женщина, которая, надо полагать, и есть «мама», – в сборе.
– Я тоже рада тебя видеть, Диночка, золотко моё! – женщина заключила свою «золотку» в капкан объятий и подняла глаза на меня: «Спасибо!»
– Спасибо, молодой человек, – старушка будто бы озвучила её мысли. После этих слов все четверо собрались в кучку, словно собираясь сделать семейное фото.
Я всё ещё не понимал, что тут происходит. Почему нельзя было войти в дом самим? Что это вообще такое? Какого чёрта?!
Видимо, все эти мысли нашли своё отражение на моём лице
(«Смотри и учись, Динозаврик, смотри и учись – перед тобой настоящая drama queen»),
и все они дружно и беззлобно рассмеялись, глядя на меня. Внутри уже забурлило нечто вроде обиды, но что-то в их поведении казалось неправильным. А может, слишком правильным, картинным.
– Цените свою жизнь, мальчик мой, – всё ещё смеясь, выдала бабушка, – и близких своих тоже цените, любите и берегите.
Туман. Раньше я не замечал его, но теперь он стремительно наползал на семейство, а через мгновение и окутал вовсе. Я посмотрел на старика. Он стал ещё бледнее, чем был, ещё тоньше. Перевёл глаза на старушенцию. Её улыбка, словно натянутая на лицо, скорее устрашала, чем вызывала желание улыбнуться в ответ; казалось, на месте глаз зияли чёрные дыры, настолько они утонули в глазницах.
Туман становился всё плотнее и непрогляднее. Когда их черты стёрлись окончательно, а силуэты стали почти неразличимы, яркая вспышка (словно это не туман, а грозовое облако) осветила их
…закутанные в погребальные костюмы скелеты.
***
Всё закончилось так же стремительно, как и началось. Туман рассеялся, семейство исчезло. Вернулись звуки. Я обернулся, но на месте «хрущёвки», из которой я вышел две минуты назад, стояла больница.
(Две минуты назад? И уже стемнело? Так быстро?)
Из больницы вышел мужчина со шрамами на лице; он шатался, словно пьяный, и глядел в никуда. Шёл он тоже в никуда. Проходя мимо меня, он, впрочем, остановился и принюхался.
– Пахнет дымом и смертью… – задумчиво пробормотал он, поворачивая голову