Одержизнь. Анна Семироль
одно уличное словцо – и по губам! Ты когда-нибудь слышал, чтобы Ксавье так ругался?
Жиль закидывает руки на перекладину над головой, повисает на стремянке.
– Веро, Учитель – человек Бога. А я в какой только жопе не…
– Жиль!!! – рычит сестра. – Услышу хоть что-то подобное в гостях – запру дома и заставлю учить стихи классиков!
– Вот и буду молчать! – отрезает подросток и вскипает: – Думаешь, мне охота идти туда, где все только едят, пьют, натянуто улыбаются? Тебе самой-то уютно там? Легко поддерживать разговоры о том, какое милое колечко у одной дуры, красивая причёска у другой и какой божественный суп сварила служанка третьей? Лицо потом не болит столько времени улыбку держать?
С охапкой вещей в руках Веро подходит к стремянке, смотрит на брата снизу вверх. Внешне спокойная, но Жиль точно знает, что она может долго терпеть, а потом залепить такую затрещину, что в ушах звенеть будет.
– Значит, так, – коротко выдохнув, произносит Вероника. – Первое: я от улыбки не переломлюсь. Второе: ради моей маленькой семьи я буду часами выслушивать о причёсках и кольцах. И третье: это Ядро, Жиль. Если ты не выходишь в люди, не общаешься – ты никто. Слезай. Иди в комнату и меряй вещи.
Он повинуется, бурча под нос:
– Я тут куда большее никто.
– Да конечно! Ты хоть раз попробуй вжиться в этот круг, брат!
Вероника суёт ему в руки вещи, закидывает за плечо растрёпанные волосы.
– Учись общаться с теми, с кем тебе предстоит работать. Будешь строить из себя чужака – всю жизнь им и пробудешь! – заканчивает она строго и выпроваживает брата из кладовки.
Он возвращается в свою комнату и швыряет ворох одежды на диван. Подходит к окну, в сердцах распахивает его, впуская в спальню вечернюю прохладу. В саду шумит молодой листвой ветер, и если закрыть глаза, чудится, что где-то рядом море.
«Если бы не Веро, никаким чёртом бы меня сюда не заманили, – думает Жиль. – Здесь тоскливо. Отвратительно. Тебя щупают глазами, оценивают, обнюхивают, как крысы, готовые укусить. Права Акеми – это мерзкое место. Я не хочу быть здесь. Лучше голодать и не знать, где заночуешь, но быть свободным. Но здесь моя Вероника. И малявка, которая мне дорога. И ради них я должен… Я должен. Сколько я тут выдержу? Не знаю. Но пока силы есть и я помню, ради кого я тут, – я должен своей семье. Веро в этом права».
Он бросает взгляд на сваленные на диване вещи, и на губах появляется хитрая улыбка.
– А вот носить то, что мне вздумается, мне никто не запретит, – повеселевшим голосом говорит сам себе Жиль. – Папе эти шмотки уже не нужны, и никто не мешает мне их поменять на рынке. Тем более что они мне велики и не по росту.
Мальчишка сворачивает пару рубашек и брюк, заталкивает их в сумку, с которой ездит в Университет. Берёт с прикроватного столика будильник, заводит его на шесть. Садится за письменный стол, старательно выводит что-то на клочке бумаги, перечитывает написанное, решительно кивает и на цыпочках выходит в коридор. У спальни Вероники Жиль останавливается и осторожно подсовывает бумажку