Sadcore. Ян Ващук
Или за это тоже нужно доплачивать, как шлюхам? Алина идет обратно, издалека махая рукой Андрею. А если у нее есть парень? Может, она вообще замужем? У такой красотки наверняка должен быть мужик. Красивый, накачанный, богатый. Или некрасивый, дряблый. Но очень богатый. Иначе не бывает. Но это необязательно означает, что она не сосет за деньги, лихорадочно прикидывает Андрей.
– Извини, пожалуйста, – говорит Алина, мило улыбаясь и забираясь на подоконник. – Можем продолжать.
– Кто это был? – неожиданно для себя спрашивает Андрей. Как будто он ревнивый муж, которому Алина обязана отчитываться обо всех своих телефонных звонках. Он густо краснеет.
– Да, ошибся кто-то номером! – просто и по-деревенски певуче, с едва уловимым архангельским акцентом отвечает Алина. – «Але-але…», ничего не поняла. Не знаю, кто это!
Она располагается на подоконнике, ветер треплет ее волосы, она смотрит на свою грудь, потом на Андрея, и почти по-мальчишески спрашивает:
– Ну чего, погнали дальше?
Хрущевки
Рядом с железнодорожной станцией Болшево Ярославского направления стоят пятиэтажные хрущевки – разноцветные, как поролоновые кухонные губки: розовые, желтые, кислотно-зеленые, безоблачно-счастливо-голубые. Их построили почти полвека назад, чтобы временно расселить семьи военных-ракетчиков, которые днем были заняты наведением ядерных боеголовок на виллы Лос-Анджелеса, банды Нью-Йорка и улицы Детройта, и поэтому должны были иметь возможность хорошо спать по ночам, не страдая от возни соседей по коммуналке – чтобы от недосыпа на нервяке во время дежурства случайно не нажать на красную кнопку и не превратить зарождающуюся голливудскую классику и рок-н-ролл в пепел постапокалипсиса.
Военные с радостью въехали в эти дома, обклеили их обоями с цветами, пленками для ванной с горными пейзажами, исчиркали дверные косяки отметками роста своих детишек, обставили мебельным гарнитуром производства ГДР и оборудовали телевизионными антеннами, на которых расселись сытые и безразличные ко всему советские голуби. Время шло, мир не сгорел в третьей мировой, Жаклин Кеннеди не превратилась в пепел, о чем, возможно, жалела, политические карты мира на стенах детских комнат подклеивались скотчем, дослужившиеся до полковников офицеры-ракетчики с унынием смотрели на потрескавшиеся потолки своих квартир.
Ракеты заржавели, шахты заросли полевыми цветами, громкоговорители на столбах покрылись густой паутиной, в бункерах для первых лиц воцарилась тишина, изредка нарушаемая шорохом мятых вкладышей от Love is и Turbo и журчанием подземных вод. Неуклюжий, слепленный из стекла и бетона засекреченный НИИ, в котором рассчитывали траектории межконтинентальных ракет, тяжело вздохнул всеми своими коридорами, лабораториями и переходами между зданиями, и прекратил существование. Военные собрали вещи, военные вернулись домой, к своим семьям, в разноцветные потрепанные временем пятиэтажки.
Они