Черта ответственного возраста. Сергей Усков
втянула в это грязное дело. А я, дурак, тащу, стараюсь. Гуманизм. Милосердие. Сострадание… Эх! слова эти не для нас с тобой. Да и вообще для кого эти слова!? У тебя, наверняка, на десяток таких мешков денег хватит. Но ты и в самом деле расчетливая и бережливая, хозяйственная и смекалистая, предпочла просто-напросто стащить, что плохо лежит. Неужели так просто можно нарушить закон? Не мучаясь, не тревожась. Нет и тени переживаний! Знай же, одна из бед в том, что все мы, россияне, живем не по закону, но по понятиям! Мы делаем то, что выгодно в данный момент, но не как дОлжно по закону, по установленному порядку, по правилам, у которых нет исключений! Понимаешь, нет у закона исключений, – с благородным гневом выпалил юноша.
Несколько мгновений он пристально смотрел на старушку – резко повернулся и зашагал в обратную сторону. Старушка побежала за ним, причитая:
– Сынок, соколик, куда ты?! Разворачивайся. Что за напасть такая!
– Картошку я свезу на склад. А тебя следовало бы сдать в полицию. Вот куда!
– Что ты, сынок? Очумел? Да что убудет с мешка, что ли. Пожалей ты меня старую.
– Ты можешь говорить что угодно. Мне все равно, что ты скажешь. Я знаю: главное – справедливость. И никогда не лгать.
– Ну, чего ради ты взялся мне пособить. Шел бы своей дорогой.
– Дорога у всех одна. Идти по ней надо вместе – иначе будет катастрофа!
– Какая корова? Я ничего не знаю. Я-то причем тут. Да за что мне на старости, да и всегда, всегда горе такое. Почему одни несчастья у меня да труд каторжный, всю-то жизнь маюсь. Ты знаешь, что пенсии у меня только-толечки на квартплату и хватило бы, ежели не субсидии. Ихнею субсидию, чтобы получить – сто раз вспотеть придется, в ножки не одному покланяться. Все мои сбережения сгорели в одночасье – заграбастал рыжий чуб с уральским пельменем, с кого спрашивать? Малая моя заначка – уйдет сразу, как заболею по-праски. Ты бы посмотрел как в мои годы робили, и не платили ничего. Нас баб на лесоповал гоняли. Окопы рыли в полный рост. Мужика у меня убили, брата в лагерях сгноили, из избы моей выгнали новые бары-бояре, землюшку кормилицу отобрали, чтобы хоромы свои барские построить. Козу милую продать пришлось. Скажи, где твоя справедливость? Эх, что говорить, что говорить…
Тут старушка села на снег и заревела навзрыд как малый ребенок, размазывая ссохшимися ладонями слезы по лицу, причитая и жалуясь на своё неприкаянное сиротство, на раздавленные каторжным трудом годы жизни, на своё вековечное несчастье, горе и обиду. Слова тонули в горьких всхлипываниях.
Невыносимо острая жалость к плачущей сгорбленной бабушке невольно охватила юношу. Он скорее подошел к ней, взял за руку и попросил:
– Не плачь. Ну, пожалуйста, не плачь. Будь по-твоему: отвезу я картошку тебе. Отвезу, честное слово. Пойдем же. Хрен тут разберёшься с вами со всеми.
Сказав это, юноша несколько пал духом: тогда и он получается вор, соучастник хищения. Каковы бы не были его размеры – это мерзко, гадко, это падение. В чем же честь? «Во имя чего поступить? –