Посмотри в зеркало. Ирина Горюнова
только счистить все до крошки, до белого листа, но получается какая-то манная размазня из полустертой резинки и верхнего слоя бумаги.
Одиночество. Люди так боятся этого слова. Странно. Я понимаю, что одиночество среди людей – вещь действительно страшная, тогда как одиночество наедине с природой – гармонично, правильно и естественно. Ты боишься быть чужим и ненужным рядом с родными, друзьями, соседями, тебя повсюду сопровождает страх, что тебя не любят, но стоит оказаться наедине с природой – в горах ли, в хижине, пережидая грозу, на берегу моря во время шторма, ты чувствуешь себя частицей той мощной силы, что и составляет нашу планету. Есть люди, которые совершенно не могут, не умеют и даже – панически боятся оставаться одни… Смешные… Ты приходишь в этот мир один и уходишь один… Всё, что у тебя есть – это ты сам, этакий микрокосмос…
Ты разбередил меня, Стас, позволил верить в то, что я чище и лучше, чем кажусь себе сама, чем чувствую, а это самое сильное искушение из возможных. Я рассуждаю о мире, его структуре и своем месте в нем, но вдруг это все лишь попытка показаться значимой, вдруг мои мысли не имеют ценности, на самом деле они смешны, наивны, тщеславны и пафосны?.. Я не знаю, как посмотреть в зеркало, чтобы увидеть там истину…
День Сурка
Это напоминало бесконечный, повторяющийся раз за разом День Сурка. День за днем в жизни Ули проходили все новые мероприятия, неизбежно сталкивавшие ее со Стасом лицом к лицу. Заходя в залы, они сразу начинали искать друг друга в толпе, перебирая глазами знакомые и незнакомые силуэты, лица и мысленно отбрасывая их в стороны, как отработанно-увиденное, досадно мешающее, засоряющее пространство нечто. Они притягивались друг к другу непреодолимой силы магнитом, успокаиваясь только, когда рука одного лежала в руке другого или хотя бы расстояние между ними оказывалось не больше локтя. Он по-хозяйски обнимал Улю за талию, подавал пальто, а однажды представился мельком знакомому журналисту как ее муж и смотрел влюбленными глазами. Она боялась спугнуть его силой своих чувств и ощущений, тем, что теперь так ярко ощущала сама: немыслимую божественность раскрашенных акварельными переливами закатов и восходов, идеальность формы цветка, жадное упоение ночным воздухом, наслаждение запахами, самыми разными, начиная от детского крема фабрики «Свобода» до крепкого и пахучего подсолнечного масла…
Они сбегали оттуда гулять, как говорили сами, в «нашу Москву» и целовались словно подростки, застигнутые первым чувством и бурлящими гормонами врасплох.
Один раз они весь кинопоказ простояли, целуясь за тяжелой и пыльной бархатной портьерой, отделяющей зрительный зал от двери с надписью «Выход», а потом, на фуршете, изображая броуновское движение хаотично сталкивающихся частиц, тянулись друг к другу снова и снова, преодолевая чужие тела, облаченные во фраки и вечерние платья, руки с полными тарелками халявной еды, ненужные разговоры и цепляющие рты скучающих собеседников,