Письма странника. Спаси себя сам. Геннадий Гаврилов
эту утонченность Лилии.
На подушке лежат неприбранные
И груди касаются ласково
Твои волосы, тайной призрачной
Обволакивают как сказкою.
Пряди тонкие я в ладонь беру,
Упиваясь их мягкой свежестью.
Я губами к ним прикоснусь, прильну
К этим локонам с детской нежностью.
В этих локонах – в них вся женщина,
Как в ладонях рук ее линии.
В твоих локонах твоя женственность
И твои очертания милые.
– Я вижу руки свои как бы в ослепительном сиянии зеленых всполохов пламени вокруг солнечного диска, – рассказывала она мне в одной из наших бесед. – И руки как бы переплетаются с лучами солнца. Потом я вижу несколько таких солнц рядом. И сверху как бы фиолетовая дорога, как бы луч, устремленный ко мне. И воздух светится. И руки, протянутые к солнцу, срастаются с этим светом. И горят. И чувствую я, как тело мое начинает изгибаться в такт неведомым ритмам. И я уже будто лечу в неведомое.
Иногда же она поражала меня нахлынувшим вдруг на нее пессимизмом. Как-то с утра было у меня тягостное предчувствие, а в середине дня пришла Лиля. И такая безнадежность была во всей ее фигуре, в ее глазах и жестах, такая боль, что не оторваться ей от земли, не достигнуть заветного, что сердце мое сжалось в отчаянии.
– Уж тебе ли так думать, Лиля, отрешенной от всего мирского?
И долго мы еще говорили на эту тему. У нее же в сознании, как заноза, продолжала сидеть все та же мысль.
– Вот я голос недавно слышала: «Немного тебе жить осталось, девонька». И потом – все гробы и гробы снятся в последнее время. Умру я скоро.
– Ну что ты, Господи, – пытался я ее успокоить. – Знаешь, как в одном анекдоте: бабушка сидит на приеме к врачу и, слушая очередную историю болезни от находящихся с ней в очереди женщин, каждый раз вразумляет болящую: «Съела, небось, чего-нибудь, милочка». Так и ты – не съела ли чего-нибудь?
Желанным гостем в моем доме была и Наташа Егорова.
Есть у меня и ее фотография, на которой Наташа исполняет сольную партию в камерном хоре.
Вся в белом, одухотворенная и растворенная в музыке, она, кажется, вот-вот, словно ангел, оторвется от земли и, взмахнув крылами, сольется с синевой безбрежного неба.
Зима на дворе. И дорога в снегу.
Троллейбус застыл в середине маршрута.
Куда-то торопятся люди, бегут.
И я тороплюсь – и мне нет уюта.
Бегу через мост – ведь троллейбусы встали.
И речка внизу заспешила на юг
От наших забот и от наших печалей,
От этих снегов и разбуженных вьюг.
И взгляды людей словно ветер холодный.
На резкий вопрос – так же резок ответ.
Ноябрь на дворе – неулыбчивый, злобный.
Ноябрь на дворе – с ним одиннадцать бед.
И вдруг на перчатку, прижатую к носу,
Чтоб он не замерз на ветру, не застыл,
Зеленая