Малахитовый Лес. Влада Астафьева
не мог это выносить – ни волчий взгляд, ни ее спокойствие. Капралову захотелось доказать и себе, и всему миру, что это всего лишь продажная девка, точно такая же, как все. Он не выстрелил, он рванулся к ней, ударил наотмашь по лицу прикладом. Получилось не так сильно, как он хотел, руки казались непривычно слабыми и почему-то дрожали. Но и этого удара оказалось достаточно, чтобы она повалилась на пол, а на светлые стены брызнула кровь.
Она упала, но сознание не потеряла – и опять не заплакала, ведьма проклятая! Она почти сразу посмотрела на него, и Капралов увидел, что рассек ей кожу на скуле. Кровь у нее была обычная, красная. А глаза все равно волчьи.
Это позволяло ему убить ее без жалости, уже не человека – чудовище, притворившееся человеком. Он просто не успел. Он слишком много времени потратил на проверку, позволил себе отвлечься, и стало слишком поздно. Какие-то люди навалились на него со всех сторон, прижали к грязному полу, надавили на спину. Орали что-то, ударили пару раз. Он пытался объяснить им, какую ошибку они допускают, но они не слушали. Когда живая стена расступилась и Капралова рывком подняли на ноги, было уже слишком поздно: существо с идеальным лицом и волчьими глазами исчезло.
За тем, как Капралова уводят, а потом увозят, Тори наблюдала из «Скорой помощи». Она считала медицинское вмешательство лишним, но врачи настояли. Она думала, что хватит быстрой перевязки, но ее в итоге утащили в больницу – накладывать швы и проверять, не получила ли она бонусом сотрясение мозга.
Сотрясения не было, и из больницы Тори удрала в тот же день. Внутри поселилась непривычная пустота, появившаяся в тот момент, когда Капралов направил на Тори ружье. Она ведь знала, что он может ее убить, а она должна бояться… Почему же не боялась? Медики сказали, что у нее шок, и рекомендовали остаться под наблюдением. Тори заявила, что никакого шока у нее нет, и в тот момент она даже себе верила. Она бы знала, если бы поддалась шоку, правда?
О том, что у нее выключен телефон, она почему-то вспомнила только вечером, уже в своей квартире. За это Тори тут же была наказана – сотнями сообщений от друзей и коллег, десятками пропущенных звонков. По-хорошему, ответить следовало всем, однако на это не осталось сил. В теплой кухне Тори почему-то стало так холодно, как не было на покрытой льдом трубе – до сведенных мышц, до клацающих зубов. Хотелось забраться в горячую ванну и спрятаться там ото всех, но ее внутренний взрослый победил, заставив ее перезвонить Николаю. Совесть согласилась с тем, что этого разговора будет достаточно, а все остальные подождут до завтра.
Вот только Николай не желал упрощать ей жизнь и делать беседу по возможности короткой. Первые пятнадцать минут он просто орал на нее, а Тори почти не слушала, она отыскала в шкафу плед и завернулась в него, как в плюшевый кокон, однако холод по-прежнему не отпускал.
Утомившись от собственной речи, Николай наконец спросил:
– Как ты вообще связалась с этим психом? Чем ты только думала?
– А он и не псих, – отозвалась Тори. – Подозреваю, протрезвев, он поймет, какие проблемы огреб на ровном месте,