Приговоренный дар. Избранное. Сергей Сибирцев
много-много лет назад, высунуть свой провалившийся нос из-за могильного своего укрытия, – время еще не приспело, парнишка, неслышно прогундосила она мне, бесстрашному испытателю, – мне еще, малец, интересно с тобой в жмурки поиграться.
Будучи совсем взрослым, я не решаюсь так запросто, фамильярно позвать эту древнюю безносую поиграть в прятки-жмурки. Потому что хитрая старушенция давно сама, без моего личного уведомления, играет со мною в известную детскую игру в пятнашки. Голить все-таки приходится ей, бедной и немощной, – ежели с ее стороны это не поддавки…
Но одно чрезвычайно любопытное мне приоткрылось. Порою увертываясь от неминуемой хладно-могильной длани старушенции, я оборачивался, надеясь лицом к лицу встретиться с преследовательницей, но вместо щедрой улыбки адамовой головы натыкался на совершенно противоположное: воздушное, розовое, с легкомысленным венчиком из полевых свежих ромашек, дурманящих сладостной истомой… Грациозная особа, с толстой спелой косою, благоухающая живой летней сочной и солнечно росной лесной опушкой. Хладная старуха выталкивала впереди себя совершенно органичную природную жизнь в образе деревенской девы, выказывая вместо своей ржавой (от тысячелетней людской крови) долгоносой косы, пшеничную пахучую животворную, как сама жизнь…
Бабушка-смерть шастает по белу свету на пару с несказанной живою красотою, на которую только-только полюбовался, только-только уразумел, что влюбился в нее без памяти, что жизнь без нее не жизнь, как старая спутница, выпростав свою могильную усмешку, заступает вперед и сдергивает со своей истлелой, хоронящейся под саваном, хрупкой ключицы свое древнее нетупящееся косое орудие, которым она с женским хладнокровием запятнала не одно поколение играющих человечков…
Бабушка-смерть запятнала и деда-фронтовика, которому я, малолетний любознательный храбрец, так и не сумел похвастаться, – что, дедушка, ты не бойся! Смерть совсем не страшная, а просто там одна темнота с разноцветными кляксами. Вскорости старая костлявая догнала и родителей, запятнала обоих сразу же, – отравились угарным газом на даче старинных приятелей…
Меня же опять раздумала, – я валялся в детской лечебнице, излечивая пребольными уколами дизентерию. Из больницы меня уже забрали папины дальние родственники, какие-то троюродные тетки и дядьки. Они, невзлюбив меня с первых же дней, еле дождавшись моего призывного школьного возраста, передоверили государственным воспитателям, определивши в круглогодичную школу-интернат с обязательным десятилетним образованием, получивши которое, имея в кармане скромные родственные «подъемные», я отправился покорять московские вузы.
И, на несказанное удивление троюродных престарелых родственников, оказался абитуриентом одного из рядовых технократических институтов. По окончании вуза, по протекции одной милой влиятельной дамы, а точнее, мамы моей исправившейся ученицы и учительницы, застрял в одном из многочисленных столичных отраслевых НИИ. Из которого через время меня попросили уволиться