Все пути твои святы. Ирина Никулина Имаджика
он помнил. Среди ночи разбуди и спроси, все как на духу скажу: «Заключенный не имеет право оскорблять боевой механизм СТРА-Инк-Ги, сопровождающий его на тропе. Грубые выражения на любом языке, задевающие честь игигов или их технику, запрещены. Заключенный наказывается лишением двух рационов еды. Грубые выражения, которые не задевают честь игигов, так же запрещены. Их использование карается лишением одного рациона еды». Вот так.
Мы вас поимели, а вы, милые, даже пикнуть не можете. Ибо останетесь без жрачки. Чувствительные такие, суки! Подавай им грязную работу и язык литературный. Может еще стихи в честь Страусов сочинять? Виктор представил себе игига, который где-то на центральной базе прослушивает все переговоры между заключенными и их Страусами. И слышит такой диалог. «Мать вашу, бога в душу, как же я дальше поползу без вашего гребаного динамита на эту сучью вышку?». А Страус в ответ: «Так, сукин ты сын, израсходовал свой гребаный динамит, а по правилам, так их и так во все места, не могу я тебе дать больше ни хрена!».
Сидит этот игиг, чистенький такой, безносая сволочь, в белом костюмчике и зенки свои круглые так и таращит, ничего не понимая. И соображает он, как велик и могуч русский язык и как много на нем выразить можно, и как для него это оскорбительно, потому как их игигский примитивно звучит, как ни поверни. Впрочем, Макс говорил, что на английском тоже запрещено ругаться. Один Борис Натанович на древнеарамейском легко кроет пришельцев, у которых в базе данных только иврит нашелся. Везет же старичку!
В сторону отошел, на липкую траву лег, как положено, уши закрыл, кнопку нажал. Ахнуло так сильно, что даже Страус взвыл сиреной, потом, впрочем, смутившись, быстро ее выключил. Земля вздрогнула, полопались сотни «дымовушек», завоняло клопами-вонючками. За противогазом было далеко лезть, он просто зажал нос и еще какое-то время полежал на животе, унимая вдруг разросшееся чувство голода. До пайка еще два часа.
Встал, осмотрелся, присвистнул. Разнесло его вышку к чертям собачьим на сотню кусков. И теперь эти куски сиротливо лежали по краям тропы, а сердцевина «башни» – белая, резко пахнущая озоном хмарь, всасывалась в землю, обжигая траву.
– Вперед! – взорвалась металлическим клекотом рация.
– Иду.
Больше трех динамитов они не давали. Боялись, что заключенные соберут их вместе и взорвут Страуса. Только таких дураков не было. Без Страуса ни один землянин не выживет ночью в джунглях Черной. Это самая крепкая привязанность, которую он видел между жертвой и палачом. Днем – палач, жестокая жестянка, гонит вперед без устали, не давая ни минуты на отдых, а ночью бережно принимает в свое брюхо и укачивает как родного сына, защищая от всего мира…
– Я тебя люблю!
– Не понял, это ты мне?
– Тебе, жестянка бесчувственная, тебе.
– Буду рекомендовать в лагере полное медицинское обследование.
– Я пошутил, болван, удали из памяти.
Медицинское обследование он уже проходил по прибытии на Черную. Жуткая процедура.