Ожерелье из разбитых сердец. Светлана Демидова
И так же, как она, совершенно неповторимо слегка поводит головой при разговоре. И улыбается точь-в-точь, как она.
Я стала думать, что отцом Феликса был наверняка какой-нибудь высокогорный знойный джигит. Потом узнала, что его отчество – Сергеевич. Впрочем, и Сергеи встречаются всякие. Может быть, тот Сергей был не совсем Сергеем, а, например, Серго. А может, Сержем или Серапионтом... Может, у Феликса и фамилия какая-нибудь эдакая... Хотя... Что мне до этого?
Надежда Валентиновна оказалась тяжелой гипертоничкой. Она не успевала выползти из одного криза, как впадала в другой. После того чая с сушками и неспешно-приятного разговора я почему-то посчитала себя обязанной хоть в чем-то помочь ей, печальной затворнице. Странно, право слово! Я всегда старалась жить так, чтобы никому не быть обязанной, а тут вдруг вляпалась. Но тогда я еще даже не подозревала, во что. Тогда я думала, что всего лишь слегка поступилась волчьими принципами. Да. Ради хорошего и очень больного человека. В конце концов, даже волки могут к кому-нибудь привязаться.
Как-то, еще в нежных девушках, я гостила в лесничестве, у деда одной моей тогдашней подруги, с которой нынче, разумеется, расплевалась. Так вот: к этому самому деду волки выходили из леса на тропу, чтобы поздороваться. Это он так нам говорил. Я хорошо помню одного огромного самца, как с картины Виктора Васнецова. Этот волчара запросто выдержал бы на своей спине пару откормленных Иванов-царевичей вместе с царевнами. Он выходил навстречу деду, и они долго-долго смотрели друг другу в глаза. Потом зверь опускал (!) голову и, пятясь, скрывался в кустах. Дед спокойно поворачивался к нему спиной и с выражением торжества и гордости на коричневом до обугленности морщинистом лице шел к нам, наблюдающим за ними из-за ворот лесничества.
– Дед, а ты его не боишься? – каждый раз спрашивала моя подруга.
– Если бы он только почувствовал, что я его боюсь, давно перегрыз бы мне горло, – всегда отвечал он.
Тогда его ответ мне был не очень понятен. Теперь я его прочувствовала на своей задубелой волчьей шкуре. Надежда Валентиновна меня не боялась. Та же Леночка Кузовкова и иже с ней меня побаивались, поскольку знали, что я сильней: им еще ни разу не удалось склонить меня на свою сторону и заставить делать то, чего я не хочу, и то, что мне неинтересно. Например, мне неинтересны застолья на рабочем месте по поводу праздников и дней рождений. Я высиживаю со всеми для приличия минут двадцать и ухожу в другую комнату (благо она есть в нашем отделе). Сначала все упрекали меня в неуважении, высокомерии, наплевательском отношении и... прочее. Потом привыкли. Но я их раздражаю. Еще бы! Время-то рабочее! Я – работаю, а они... Кроме того, у меня всегда чистое дыхание, и я запросто могу в любой праздничный день смело идти на прием к начальнику, а они вынуждены закрывать рот ладошкой и не без труда собирать разбегающиеся глаза в кучку.
Все они, во главе с Леночкой, сто раз подумают, прежде чем обратиться ко мне с каким-нибудь вопросом, даже по работе. С ерундой не полезут. Я не стану с ними обсуждать