Между Явью и Навью. Александр Мазин
избы. Волшан замолчал, не зная, сказать ли про княжий амулет или при себе оставить?
– Всё говори, сынок. Пора пришла Боянову пророчеству сбыться, – скрипуче приказал жрец и ожег Волшана требовательным взглядом.
– Так ты знаешь? – изумился оборотень.
– Забыл, кто я есть? – Поднялся с лавки жрец. – Знаю что-то, да не всё. Всё знать людям не положено. Что-то чувствую – вот как то, что ты о важном умолчал.
– Да я не…
Волшан почувствовал, как краска стыда заливает лицо и шею, будто вернулся в детство и винится перед стариком за глупые шалости.
– Вот. – Он выпростал амулет и оберег из-за ворота. – Мстислав-князь дружину собирает с нечистью биться. Меня его амулет признал в Змиеве, да тем от смерти спас.
Старик прищурился, наклонился, но рук к печати не протянул. Кивнул только.
– Вот и нашла тебя судьба, воин, – сказал уважительно и моргнул.
Волшан удивленно отметил, что глаза жреца увлажнились.
– Не знаю, судьба ли? – вздохнул оборотень. – Я же – кто?
– Ты – тот, кто ты есть. Сказал уже, да повторю – всего знать человеку не надобно, сердце подскажет, чего голова не разумеет. Иди в Киев и помни: Семаргл с тобой будет, поможет.
Волшан ни за что не высказал бы старику своих сомнений насчет его древнего бога. Не дрогнул лицом, кивнув, но и ослушаться не смог. Или – не захотел.
В дорогу дед Славко нагрузил Волшанову торбу хлебом, сыром и сушеным оленьим мясом. У самых елей оборотень оглянулся, хоть и знал, что примета эта негодная. Жрец опирался на свой посох и ветер сбивал на сторону его белую бороду. Древний, как идолы его капища, и такой же неизбывный, он глядел своему приемышу вслед. Подумалось, что больше они в этой жизни не свидятся, и Волшана захлестнуло горечью.
Переправу через Мжу нашли быстро. Зима была снежной, и вода даже теперь, в начале лета, стояла высоко. Глубокие реки вселяли в оборотня неуверенность. У подошвы высокого берега толпился люд. Волшан помедлил на сырой от ночного ливня дороге и, оскальзываясь на подкисшем суглинке, спустился к сходням, поддерживая Неждану под руку.
Перевозник, видимо старший артели, громко переругивался с изможденным, сухим и скособоченным мужичком, заросшим седыми патлами и нечесаной клочковатой бородой. Тот непременно желал, чтобы небольшой плоскодонный паузок с низким бортом, больше похожий на плот, чем на челн, перевез на ту сторону сразу оба его воза, доверху нагруженных какими-то кулями и коробами, да еще вместе с тягловыми и работниками. Он то и дело срывался на бабий визг, задиристым петухом наскакивая на паромщика – широкоплечего бугая, чьи ручищи были шире, чем тощие ноги обозника. Этими ручищами паромщик беззлобно отмахивался от забияки, пытаясь втемяшить в горячую голову, что не потянет паузок: али потонет, али гребцы не сдюжат. Те ухмылялись, сидя вдоль борта, но кивали согласно. Пешие, сбившись поближе к сходням со своими корзинами и котомками, глухо роптали, тревожась, что для них не останется места. Понятное дело, что платить сверх положенного хозяин маленького