Холодные женщины. Вячеслав Прах
церкви. Был прохладный январский вечер, я держал тебя за руку, целовал в губы, когда вздумается, порой обрывая тебя на полуслове. После прогулки мы пошли с тобой ужинать в ресторан.
Она стояла в белой мужской футболке по колено, не моей футболке, которая была ей велика. Мое удовольствие держало белую чашку в руке, пило мятный чай и смотрело в мою сторону. Больше на ней не было ничего. Время от времени моя спутница доставала из открытой коробки конфеты со сливами, которые я привез для нее из Польши. Это было эстетично – она, сексуальная, светловолосая, женственная, кушающая конфету, запивающая ее мятным чаем. Складывалось впечатление, будто она сейчас на съемках фильма. Так и было, мои глаза – камера. Я запомнил ее, я наслаждался ею, я воссоздал эту женщину в своей мастерской, в тишине и одиночестве, погружаясь в свои воспоминания.
Для меня эта женщина – произведение искусства. Я выбрал такую и лишь воссоздаю то, что трогал, целовал, наполнял своим семенем. Позже она призналась, что получала удовольствие, глотая мою сперму, и повторяла бы это снова и снова – ее возбуждало воспоминание о нашем акте, обо мне, гладящем ее волосы.
Я вошел в тебя – ты стояла на четвереньках. В правой руке я держал твои волосы и чем глубже проникал в тебя, тем крепче сжимал их и медленно тянул к себе твою голову. В этот раз я не был нежен с тобой, но я был собой. В тот момент мне хотелось тебя брать так, а не иначе. Я получал удовольствие разумом оттого, что владел твоим телом, что взял его, что оно в это мгновение принадлежало мне. Мне было мало целоваться с тобой, трогать, гладить, разговаривать, любоваться – мне важно было все, взять всего понемногу и реализовать себя полностью мужчиной рядом с тобой. Я получил признание, что тебе хорошо со мной, твои поцелуи, твою женскую ласку и полное подчинение, доверие, расслабление, я взял твое тело, я наполнил тебя своим семенем – я смог многогранно распробовать, почувствовать тебя; дать тебе многогранно распробовать, почувствовать меня. Я получил удовольствие.
Берлин. Тихая ночь.
Когда ты уснула, я создавал.
А что, если каждое произведение спасает творца?
Что, если каждая созданная им работа впоследствии несет разочарование?
Она разочаровывает тогда, когда творец из нее вырастает, как вырастают из одежды, из людей, из убеждений; и ему вдруг кажется, что каждый его зритель, как и сам он, уже вырос из этого произведения – и то, что он создал, больше не несет никакой ценности. Но в то же время я не завидую тому, кто всю свою жизнь считает свою единственную работу самой глубокой, если только творцу не остаются до его смерти считаные дни, недели, месяцы. Создатель довольствуется достигнутым и прекращает расти. Есть ли предел человеческому росту?
Каждая новая работа спасает меня, потому что, когда я создаю, я чувствую себя живым, а что самое важное – сильным. Мне есть что дать – я прожил, я обрел знание, я полон. Мне нужно этим поделиться. Когда начал изучать письма Сенеки к Луцилию, я встретил слова: «И никакое знание, пусть самое возвышенное и благотворное, но лишь