Квантовая теория недопоцелуев. Эми Паркс
у тебя на доске?
Я с удивлением поворачиваюсь к ней. Вот этого я совсем не ожидала.
– Обычно у тебя там полно уравнений, но сегодня – какие-то безумные картинки.
Ее взгляд блуждает по моему лицу, и я смотрю на нее в ответ, ища в вопросе скрытый смысл.
Порой мне сложно читать эмоции других, хотя чем лучше я знаю человека, тем это проще. Бекс весьма прагматично относится к этому дефекту: она часто объясняет мне эмоции, мелькающие на лицах окружающих, и называет это «эмоциональными субтитрами». Но когда я пытаюсь читать ее саму, это не помогает.
Наконец, слово «безумные» наводит меня на мысль. Она беспокоится: вдруг эти рисунки на доске связаны с моей тревожностью.
– Это адинкра, – говорю я, пытаясь ее успокоить.
– Ты же понимаешь, что это не ответ?
– Тебе подробно объяснять?
Она кивает, и я приступаю:
– Первые символы адинкра – это символы, обозначающие понятия, они были распространены в Гане. Что-то вроде иероглифов: много информации вложено в один маленький рисунок. Вот! – Я достаю телефон и показываю квадрат, нарисованный вокруг чего-то, похожего на песочные часы с полосками. – Это значит «дом, устойчивый против ветра», символ силы перед лицом предательства.
– А вот этот, большой, наверху на доске – повернутая геральдическая лилия?
Я улыбаюсь.
– Это мой любимый. Означает «курица наступает на цыплят, но не убивает». Совет для родителей: лелей, но не балуй.
– Девиз семьи Бэкхем, – говорит Бекс.
– Ну почти, – соглашаюсь я.
– Почему они тебе так интересны?
– Потому что это гениально, – говорю я. – Можно составлять математические символы адинкра.
– Те, что ты нарисовала, похожие на звездолеты? – спрашивает Бекс.
– Да. Черные и белые точки, разные цвета, пунктир и сплошные линии – все это можно использовать в качестве шифра. И запихать кучу уравнений в один рисунок.
– А зачем это тебе?
– Так можно моделировать очень сложные вещи.
– То есть ты не превращаешься в ньютоновского Унабомбера?
– Нет, что ты.
Мне лень называть ей его имя и рассказывать о его математической эрудиции, хотя мне известно и то и другое.
Я забираю завтрак, ставлю поднос на стол напротив Бекс и Эви и начинаю есть яичницу-болтунью, пить кофе и одновременно проверять домашку по физике. Эффективно, но неаккуратно.
Эви пьет чай, а Бекс мрачно таращится в пустоту. На ней темно-синее, слишком длинное для нее платье и белая блузка с высоким воротом, как будто украденная у монашки.
– Терпеть не могу этот наряд, – говорю я ей.
– Это потому, что тебе не видны мои ноги.
– Нет, – отвечаю я, хотя у Бекс красивые ноги. – Это потому, что ты надеваешь его, только когда грустишь.
Эви смотрит на меня, как будто я показал фокус. Для нее чувства – это тайна.
Я осматриваю переполненную столовую.
– Кому-то надо преподать урок хороших манер? – спрашиваю