Лис. Михаил Нисенбаум
несколько секунд и нырнула в темноту одна. Тагерт остался стоять на лестничной площадке, упиваясь нелепостью ситуации и запахом еловой живицы. Дверь медленно распахнулась, и на пороге показалась Кульчицкая, уже в домашнем облачении: в длинной юбке, шерстяном пиджаке поверх опрятной блузы и мягких осетинских сапогах. На руки были надеты белые бумазейные перчатки.
– Проходите не разуваясь. Подошвы можно вытереть о половик.
Елку внесли по коридору в большую комнату. Только теперь Тагерт смог разглядеть, куда попал. До этой квартиры не могло достучаться нынешнее время: ни в передней, ни в комнатах не было ни одной вещи, созданной за последние двадцать лет. Дубовые плитки начищенного паркета, четырехметровые потолки, высокие, всю переднюю обступившие книжные шкафы, похожие на облаченных в мундиры профессоров, безмятежное золото на корешках словарей, медицинских справочников, энциклопедий. Ни одна книга в сонном застеколье не перекрикивала остальные, ни одна не повышала голоса. Легкомысленных изданий здесь, похоже, не держали. Почтенная мебель в комнатах также не оскорбляла глаз новизной. Тяжкие портьеры с рисунком серебряных артишоков преграждали путь городскому гулу, толстые стены не пропускали шум времени. Крупно отсчитывали секунды высокие часы, напоминающие исповедальню. Под иконой Тихвинской Божьей матери смотрела сквозь рубиновое стекло огненная точка лампады. Пастушок и пастушка мейсенского фарфора пасли круглую китайскую вазу. И во всех предметах, равно как и между ними, царил глубокий ученый покой.
В тепле ель начала оттаивать, смоляной запах брал верх над всеми прочими. Из дальних потемок тихой квартиры Варвара Арсеньевна принесла ведро не ведро, крестовину не крестовину, словом, какое-то особенное устройство для укрепления елки, чтобы можно было не просто поставить ее, но и поить водой. Тагерт подумал, что и это невиданное приспособление тоже вполне подходит для дома Кульчицкой, равно как стоявшая на конторке карельской березы дореволюционная точилка для карандашей, созданная умно и на нынешний взгляд чересчур искусно.
Оказалось, в простенки по обе стороны елки загодя вкручены тонкие винты, к которым привязана тесьма. Хозяйка сообщила, что начнет наряжать дерево завтра и вряд ли управится за день.
– Руки вы можете ополоснуть вон за той дверью. Полотенце белое, короткое. Сейчас я поставлю кипятить для вас воду.
«И это называется пригласить на елку? – подумал Тагерт. – Что же в таком случае назвать приглашением на обед? Просьбу принести мешок картошки?»
– Я накрою стол на кухне, с вашего позволения, – продиктовал низкий голос из далекого проема пышущей светом двери.
– Знаете, я пойду. Нужно составлять задания для завтрашней контрольной.
– Позвольте, Сергей Генрихович, как же я вас отпущу, даже чаю не предложив?
– Вы предложили. Спасибо, Варвара Арсеньевна, мне действительно пора.
Тащить и водружать елку входило в обязательную программу спасения одинокой пожилой женщины. Чаепитие означало доверительное общение в домашней обстановке,