Дж.. Джон Бёрджер
матери.
– А я на него похож?
– Я же тебе сказала, что никогда его не видела.
– А как ты думаешь, похож?
– Наверное… Глаза у тебя темные, не как у матери.
– Хочешь поехать в Италию?
– Когда?
– На следующей неделе. В Милан.
– А Милан рядом с Ливорно?
– Нет, Милан далеко.
– Я хочу сходить на кладбище в Ливорно, на могилу отца.
– Кто тебе сказал про могилу?
– Никто. Мертвых хоронят на кладбище.
– Нет, с чего ты решил, что она в Ливорно?
– Ну, он ведь там жил.
– А если он не умер?
– Не может быть.
– Он жив, представь себе.
– Но ты мне сказала, что он умер.
– Произошла ужасная ошибка. Мы решили, что он умер.
– И даже не надеялись, что он жив?
– Говорю же, ошибка.
– Значит, он жив?
– Да.
– Его не задавило поездом?
– Хочешь его навестить? Мы с тобой к нему поедем.
– С тобой? Если он жив, то, наверное, все дело в том, хочешь ли ты его видеть.
– Не дерзи.
Путешествие на поезде в Париж, два дня, проведенные с друзьями, а затем – поездка в Милан. Мальчик никогда прежде не проводил столько времени в обществе матери. Она не похожа ни на кого из известных ему людей, хотя он слышал о ней всю свою жизнь. Мать одновременно родная – и чужая. Рядом с ней мальчику кажется, что он играет роль в пьесе о своей возможной жизни. Все в ней предполагает альтернативу.
Она все время разговаривает с ним, но не так, как с ребенком. (С тех самых пор, как Лаура оставила его с родственниками, она думала о нем как о взрослом, сформировавшемся человеке – таким образом, гордость за сына превозмогала чувство вины. Теперь мальчику одиннадцать лет, и она думает о нем как о мужчине, к которому можно обратиться за поддержкой и оправданием; как о человеке, который во многом заменяет ей отца.) Она беседует с ним о социализме, о важности образования, о будущем женщин, об искусстве – в Милане они увидят «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи, – о своей подруге Берте Ньюкомб, которая обожает Бернарда Шоу, о европейских нациях и их характерных чертах.
Мальчик не понимает многое из того, о чем рассказывает мать. Слова проносятся мимо, как пейзаж за вагонным окном, – непрерывный поток далеких, бесформенных образов. Материнский голос не похож на известные ему голоса (она по-прежнему говорит без остановки), но словно ей не принадлежит. Мальчик выходит погулять в коридор, возвращается в купе и с непонятным удивлением замечает, что мать никуда не исчезла, хотя он это почти ожидал. Она засыпает, и мальчик сжимает ей ладонь – крепко сдавливает, ощущает ее материальность и изумляется этому так же, как если бы заметил, что отражение в зеркале движется само по себе.
Многие черты матери хорошо ему знакомы по снам и мыслям: легкие прикосновения маленьких пухлых ладоней; широко распахнутые золотисто-зеленые глаза (как глаза фарфоровой куклы); пышная грудь и приземистая, коренастая фигура (будто мешок, набитый шелком); интонации, с которыми она произносит отдельные слова – ПРАВА,