Стрекоза ты моя бестолковая. Татьяна Булатова
свой отказ Рузавин, избегая смотреть в глаза бывшим подругам.
– А если в последний раз? Попрощаться? – не теряли надежды те и шептали на ухо Косте разные соблазнительные слова типа: «А помнишь? Вот как ты любишь… Тебе же нравилось…»
– Нет, – твердо стоял на своем Рузавин и специально держал руки в карманах, чтобы никто не взял и не повел его не в ту сторону. Свое направление, думал Костя, он определил окончательно, и называлось оно «Машенька».
– Скажи, чтоб из проводниц ушла, – хмуро посоветовал Михалыч, не отрывая взгляда от панели управления.
– Зачем? – изумился Костя, следя за показаниями приборов.
– Затем, что лапать будут… – пообещал машинист. – Вон она у тебя какая! Так в ладонь и просится. Стрекоза чисто.
И правда, стрекоза. Широко расставленные глаза на круглом личике, нос пуговкой, губки ниточкой, ручки-ножки худенькие, как соломинки, веса вообще нет, того и гляди ветром унесет. Но Костя не даст, не допустит: встанет на пути, прижмет к сердцу и двумя руками держать будет: никуда не улетишь, так на груди и застынешь, хрустальная, чужому не видимая.
– Убью! – грозил невидимым врагам Рузавин и боялся уходить в рейс.
– Остынь! – успокаивал его Михалыч, а сам с каким-то садистским сладострастием подливал масла в огонь: – Все бабы такие. Не переделаешь!
– Не все! – спорил с ним помощник. – Моя не такая.
– Такая, – лепил поперек Михалыч, завидуя влюбленной юности.
– Нет, – категорически отказывался верить машинисту Костя, и сердце его щемило все сильнее и сильнее. – Уходи с маршрута, – просил он Машеньку, а та лишь удивлялась в ответ:
– Зачем?
– Обидят, – избегал правдивого ответа Костя.
– Не обидят, – уверяла его хрупкая стрекоза и тянула лапки-палочки к тревожному Костиному сердцу. – Хороших людей больше.
– Больше, – пытался поверить жених и шептал невесте на ухо: – Скорей бы свадьба!
– Скорей бы, – подхватывала дрожавшая от нетерпения Машенька, не умея сфокусировать взгляд, – широко расставленные глаза словно к вискам разбегаются.
– Может, боишься? – успокаивал ее Костя и усаживал к себе на колени.
– Да нет вроде, – поведя плечиком, прижималась она к жениху с такой силой, что казалось – внутрь залезть хочет. А Костя, стесняясь желания, прижимал к себе будущую жену до хруста в ее тоненьких косточках и, как зверь, воздух в себя вдыхал часто-часто.
Смеялась Машенька. «Чем пахнет?» – спрашивала.
А как тут скажешь, чем пахнет?! Разве возможно?! И слов-то таких нет, подходящих. Не придумал их еще Костя, потому что никому такого не говорил. Голова кружилась – было; внизу тяжелело, давило до боли, того и гляди, разорвется – тоже, но вот чтобы глаза сами собой закрывались и запах пьянил, чтоб плакать хотелось навзрыд, как маленькому, – такое в его жизни случилось впервые. Но это еще полбеды… Пугало Рузавина другое. Обнаружилось внутри нечто, с чем он боялся не справиться, – темное, животное: хотелось