Шарманка. Небесные верблюжата. Елена Гуро
Капнул дождик и обезумел теплый город, обезумел – и смолк… Иногда ветер пробежит по серой расплывшейся улице и кого-нибудь тронет за плечо. Что-то иногда возможно, чего не было никогда!
И она думает: «Вот идет он, весь чуткий ночью…»
Проходит какой-то путеец, он стройный и молодой, останавливается как очень доверчивый человек, который еще не решил. Прямо на нее плывет улыбка. Какой-то путеец. Свежесть дышит из сада и вздыхает.
И вот теперь громко поет воздух. Проходя совсем близ Нельки, он роняет свой пакет, перевязанный шнурочком, и не замечает. Она подняла, подбегает и говорит:
– Господин, вы потеряли вашу вещь!
Студент смотрит на нее. Нет, она опускает ресницы – она не хочет, чтоб он заметил ее красивые глаза: он ей слишком нравится.
– Нет, ничего, ничего, я только хотела подать вам ваш пакет…
И он уже не смотрит, и слегка покраснел. Он уже отходит в сторону, и ей безумно хочется крикнуть ему вслед: «Господин! Зовут меня Нелька…»
Но она удерживается.
И Нелька думает нежно: «Город помолодел, трогательно помолодел – город стал совсем мальчишкой! И небо выцвело от зноя!.. Что-то уж прикоснулось ко всем предметам, и вот все тревожнее и красивее; и это ее судьба…»
«Нельзя поверить, что он не вернется сейчас из-за толстого угла стены. Он так должен бы проходить взад и вперед до рассвета… Что же мешает побежать за ним вслед. Она могла бы пройти за ним до его подъезда, увидать, где он живет и спит, и какого вида парадная…»
Но на нее нашла внезапная тишина и тревога… Дом был красивый, когда тот проходил мимо, но когда толстая стена заслонила его, дом перестал ей нравиться. А ведь она могла бы побежать за ним и не потерять его так скоро… И ей немного жаль…
Город помолодел, город стал совсем мальчишкой!
Она осталась на месте и она встревожена.
Улица горячая. Ночь глубже. Мужчины. Воздух становится пряным от духов проходящих женщин. Позвякивают ближе шпоры. Прошли два офицера – тупой, тыкающей походкой кавалеристов. И один, закуривая папиросу:
– Моя Жюли, ха, ха!..
Ее толкнул самонадеянный звон их шпор, тупые чувственные слова, выброшенные в уличную пыль ночью.
Сознанье их грубости, силы и близости.
Вслед им вздохнула свежесть лиственных гущей. И опять горячее мутное потянуло.
Вздрогнула, подтянулась, точно ожгло ее. Сразу занемевшее, соблазненное подчиненьем тело тянуло падать в униженье без конца.
Поднимает глаза. Громадные стены опять.
Это – жизнь, такая громадная…
«Совладали и с камнем, и с хорошенькой блестящей медью», – быстро думает она, падая в темноту… Что-то она еще хотела вспомнить? «Поют дома каменную песнь…» Нет, ничего нельзя сообразить… Она теперь не могла бы совершенно собрать мыслей… Только тело ныло. Впереди уже колыхнулись его широкие плечи. «Пора идти!..» Слегка свистнул: «Ну, – что же, Нелька, “ici”, идем». И не оглядываясь идет вперед. И она уходит за ним машинально, по привычке, без воли, сквозь пряную горячую волну