Сорока. Элизабет Дэй
еще у него красивый профиль. Мариса почувствовала, как его рука обвивает ее тело, подобно тому удаву с урока биологии. Удав, как рассказывали в школе, хладнокровно усиливает хватку до тех пор, пока кровяное давление жертвы не упадет, а сердце не перестанет биться.
– Ты змея? – спросила Мариса и взглянула на спутника. И только сейчас заметила, что Кевин несет ее рюкзак, а в него она положила телефон после второго или, может быть, третьего стакана, и теперь поняла, что у нее нет возможности сообщить кому-нибудь о своем местонахождении. На самом деле Мариса совершенно не понимала, где они находятся, Кевин вел ее по темным и незнакомым улицам. Шли минут десять или пятнадцать, а может, и целый час. Когда он толкнул какую-то дверь и вытащил связку ключей, она заметила на его руке татуировку якоря. Потом они поднялись по лестнице и прошли по коридору до еще одной двери. Затем он начал снимать с нее одежду и повалил на ковер. От испуга Мариса подогнула колени, но Кевин силой широко раздвинул ее ноги, словно проделывал это с неодушевленной куклой, и в этот момент она попыталась сопротивляться и прокричала «нет», но было слишком поздно. Она оказалась слишком пьяна, слаба, молода и напугана. Кевин навис над ней, и Мариса смогла прочитать этикетку на воротнике его рубашки, именно на ней она и решила сосредоточиться, на этих двух словах «Ривер-Айленд», вышитых белыми нитками на черном фоне. Он сжал ее правую руку, а свободной рукой расстегнул джинсы. Она затихла. Тело Марисы перестало подчиняться командам. Наступило мгновение абсолютной тишины и абсолютной неподвижности.
Потом он ее изнасиловал.
Когда все закончилось, на следующее утро она вышла из квартиры Кевина, ей не с кем было поделиться тем, что с ней случилось. Ради отгула Мариса солгала в школе. Отец совершенно не знал об ее планах, они не были достаточно близки, и она не могла ему довериться. Мариса ненавидела себя, но ночью ей некуда идти. Она прижалась к самому краю двуспального матраса, чтобы он больше ее не трогал, но опасения оказались напрасными, поскольку насильник быстро потерял интерес. Кевин увидел кровавые пятна на ковре и произнес: «Черт, ты могла бы мне сказать». Мариса так и не поняла, имел ли он в виду, что она должна была сказать о девственности, или он предположил, что у нее месячные.
Мариса встала, чувствуя сперму на внутренней стороне бедра, и пошла в ванную, где села на унитаз и сгорбилась, пытаясь утихомирить сильную режущую боль в нижней части живота. Завтра будут синяки, они легко появляются на ее теле. Мариса пыталась убедить себя, якобы она сама всего этого хотела.
Позже – намного позже – Мариса узнает, что пережившие сексуальное насилие говорят о том, как у них что-то «отняли»: достоинство, девственность или даже личность. Но она всегда чувствовала: подобно шрапнели, нечто инородное вторглось в тело, надолго изувечив кожу и мышцы, пока на этом месте не образовался шрам, ставший частью ее самой и тем, с чем ей пришлось жить дальше.
Мариса никогда и никому не говорила о случившемся. Никогда не рассказывала о том, как не спала в ту ночь, глядя на сочившийся в комнату