Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь. Александр Берзан
пара. Мы собираемся на Саратовскую…
На улице стоит серый туман. Кругом сыро и прохладно. Чтобы не месить снег по круговой дороге, мы направляемся по пустырю от нашего дома, напрямую к океану. Сваливаемся вниз по крутому склону высокой морской террасы. И, уже по столу низкой морской террасы, коротко пробиваемся по глубокому снегу на песчаный пляж океанского берега.
Вот и ровный, твёрдый морской песочек, под сапогами!
– Ци-ци-ци! Ци-ци-ци! – по песку перед нами разбегаются, звонко перекликаются камчатские трясогузки.
– Серёж. Смотри! – радуюсь я, – Трясогузки!
– Естественно! – не понимает моих восторгов, Казанцев, – Весна на дворе…
Пятьсот метров – и перед нами устье Тятиной! Нам нужно переходить речку. Чтобы выбраться на перекат, мы сворачиваем с отлива моря вправо и опять вылезаем на метровый стол низкой морской террасы…
Здесь – кругом лежит снег!..
На небольшой бурой проталине, у подножия высокой морской террасы, ярко-жёлтыми звёздочками горят адонисы!
– Серёж! Смотри! Адонисы цветут!
– Один, два, три… – чуть отстав от ушедшего вперед Казанцева, я насчитываю более десяти одиночных цветков.
По методике фенологических наблюдений – если находишь больше десяти цветков, то можешь смело регистрировать фазу начала цветения. Я открываю свой полевой дневничок и решительно пишу: «Адонис амурский – начало цветения».
Как шли – мы с ходу переходим речку. А что? Наши болотники были раскатаны ещё у входной двери Тятинского дома! Выйдя из воды на противоположном берегу речки, мы шагаем дальше, по колеям старой дороги…
На плоском бакланьем камне, что стоит в первой волне, под первым мысом за Тятиной, сидит всего один баклан.
– Смотри! – я протягиваю Казанцеву бинокль, – Японский баклан! Он – большой и серый.
– Хм! Ясно дело! – хмыкает в ответ ершистый Казанцев, рассматривая в бинокль птицу, – Краснолицые бакланы – они чёрные и изящные!
Наш путь лежит дальше на запад, по низкой морской террасе, вдоль побережья…
То и дело, мы пересекаем одиночные медвежьи следы. Все они, ведут со стороны темнеющих справа, за взгорками высокой морской террасы хвойных массивов, по снежной целине, прямиком на приливно-отливную полосу океана.
Вот, наконец, впереди уже видны бамбуковые просторы устья Саратовской! Это значит, что мы преодолели пять километров побережья. От устья речки мы круто сворачиваем вправо, по едва выделяющемуся на снежной целине бамбуковой пустоши, старому следу вездехода, уходящему в сторону тёмных хвойников, к Саратовскому кордону.
– Вон, след! – я издалека вижу чей-то след, пересекающий снежные вездеходные колеи.
– Ага, точно! – кивает Казанцев.
Мы подходим ближе. Это – действительно, след медведя. Стараясь поменьше проваливаться в снег, медведь шел как крокодил, широко расставляя лапы. И всё-равно, он проваливался по брюхо! Я прослеживаю глазами след – зверь ушёл с заснеженных просторов побережья, в ещё более снежную