Прежде чем ты узнаешь мое имя. Жаклин Баблиц
Должно быть более подходящее слово, чтобы описать ее вечное состояние.
Одна.
«И так сойдет», – думает она, опускаясь на влажный плетеный диван. Кто-то убрал с него губчатые подушки. Руби видит, что они сложены под выступом балкона второго этажа, но у нее нет сил их перетаскивать. Дождь всерьез разошелся, и она даже рада, что ей не слишком комфортно, рада влаге на лице и неподатливому основанию дивана, что упирается в бедро. В комнате у нее кружилась голова. Теперь же она может видеть черноту океана, слышать, как чернильная вода залива шипит на песке. Звук будто бы исходит у нее изнутри, словно это она взлетает и падает, и Руби требуется мгновение, чтобы понять, – она плачет, на этом балконе, наедине с дождем, волнами и беззвездным небом. Вскоре она рыдает так же сильно, как и природа. Все накопленное за последние несколько лет находит выход. Она не должна быть здесь.
В этот момент Руби понимает, что жизнь прошла мимо нее. Она пережила столько лет и зим, была в центре чужих вечеринок и танцполов, но каждый раз по утрам она просыпалась лишь старше на еще один день. Кроме этого ничего не менялось. Она поставила свою жизнь на паузу, в то время как мужчина, которого она любит, живет так, как ему вздумается. Предлагая ей крошечное пространство, на котором она обязана поместиться, прося ее стать маленькой, чтобы он мог держать ее поблизости, но не рядом. Одну.
Она здесь одна.
И она больше не хочет быть здесь.
По мере приближения рассвета план не становится яснее, волны, дождь и слезы пропитали все вокруг нее. Даже несколько дней спустя, когда Руби соберет свои сбережения и закажет билет в один конец из мельбурнского аэропорта Талламарин в аэропорт Кеннеди, она не поймет до конца, что делает и почему. Единственное, что Руби знает, – здесь она больше оставаться не может. Ей отчаянно нужно, чтобы что-то произошло, что угодно, лишь бы оно вывело ее из нынешнего состояния. Нью-Йорк кажется подходящим местом для переосмысления жизни – как, впрочем, и любое другое.
Итак, наши с Руби миры становятся ближе с каждой секундой.
Я могу представить ее в самолете, когда она летит ко мне, в Нью-Йорк. То, как она продолжает мысленно возвращаться в Австралию, и ее время скручивается в тугую пружину. Так что Руби летит на высоте 35 000 футов[5] над своей прежней жизнью, застыв при этом прямо посреди нее. Я вижу, как ее воспоминания проматываются, как старая кассета со сборником лучших песен, что она слышала много раз, но там, в воздухе, даже самые незначительные моменты кажутся трагичными. То, как он смотрел на нее, когда… первый раз, когда они… последний раз, когда она… Смаргивая слезы, Руби с силой прижимает указательный палец к маленькому иллюминатору. Она наблюдает, как ее ноготь белеет, а по другую сторону толстого стекла образуются идеальные крошечные звездочки инея. Вокруг нее люди уже откинулись на спинки сидений и начали храпеть. Но я знаю, что Руби не сомкнет глаз весь полет – и я тоже не могу заснуть, пока трясусь в автобусе из Висконсина. В один и тот же момент мы обе не спим,
Около 11 000 метров.