Не родня. Василий Сергеевич Завадский
дверь в уборную. Вернувшись с совком в одной руке и веником в другой, продолжила:– У тебя ведь тоже никого нет.– Никого? – удивился я. – До этой секунды я считал, что у меня есть ты.
– Вот именно. У тебя есть я, у Веры – никого. Никого, кроме её мальчишек.
– Ты уже сама себе противоречишь. Вот видишь, у неё есть сыновья. У неё своя семья, у нас своя! – постепенно переходя на повышенные тона, парировал я.
– Семья – это громко сказано, – пробормотала Таня, пытаясь вымести осколки из ворса ковра.
– Не понял, – начал я с упрёком. – Что ты имеешь в виду?
Оставив уборку, Таня по-актёрски повернулась, набрала полную грудь воздуха и с непроницаемым выражением лица начала:
– А знаешь что? Теперь твоя очередь выслушивать гневные тирады.
Что-то изменилось в моей жене. Что-то пугающе-отталкивающее было в выражении её лица. Невозмутимая каменная маска, с лукаво приподнятыми уголками губ, сменила привычный облик супруги. Наверное, именно с таким лицом дядя предлагает девочке жвачку.
– Я устала от твоего эгоизма. Раз в год…Раз в год, Андрей, ты можешь побыть нормальным человеком? Семья? Если для тебя семья определяется двумя разнополыми людьми и связующим их штампом в паспорте, то да. У нас семья.
– Ну, необязательно разнополыми…
– Заткнись! Пожалуйста, просто помолчи немного.
– Помнится, ты не горела желанием обременять нас спиногрызами. И, поправь меня, если я ошибаюсь, это было наше общее решение, – продолжал парировать я.
– Да не в детях дело, Андрей. Пойми, они ведь родня.
– Да не родня они мне! – не выдержал я. Теперь была моя очередь «включать истеричку». Нервы у меня были железными, но ведь и металл ржавеет.
– Не родня? – ехидно спросила меня жена. – Серьёзно, «не родня»? Забыл, как закончились отношения твоей покойной сестры с «не роднёй»?
Внутри меня что-то сломалось. Меня будто ударили обухом по голове. В ушах теперь звенело, картинка в глазах помутнела. Готов поспорить, что в то мгновение я побелел и был похож на уродливого снеговика, которого соседские детишки слепили во дворе нашей панельки. Бледного снеговика с ничего не выражающим лицом и пустыми, смотрящими в никуда угольными глазами. В моём случае – карими.
– Прости, – осеклась Таня. – Прости, Андрюша, я…
Я не слышал свою супругу. Не торопясь надел пальто, проверил бумажник в нагрудном кармане, принялся шнуровать ботинки. Нужно было развеяться. Сигареты заканчивались, да и к столу того-сего нужно было докупить.
– Ты куда? – в Танином голосе читалась неприкрытая тревога.
– В магазин.
– Сейчас? Побудь со мной.
– Я уже побыл с тобой.
Я развернулся, щёлкнул выключателем, дёрнул за ручку двери. Что-то хрупкое и такое родное обняло меня за плечи, сковав по рукам.
– Прости, Андрюша. Я не хотела.
Я начал остывать, и осознание, что любое сказанное поперёк слово продолжит наращивать снежный ком скандала, вернулось. Я бережно освободился от пут супруги, поцеловал