Азалия. Вера Гривина
о нем говорить.
Неудивительно, что, едва Азалия заподозрила молодого человека в норманнском происхождении, он стал ей неприятен. Она перевела взгляд на Бертрана, а тот как раз вновь посмотрел на нее в упор. Щеки девушки заалели.
– Проводи обеих дам до их повозки! – велел Бертран своему светловолосому спутнику и, развернув коня, уехал.
– Как твое имя? – осведомилась Жаветта у молодого человека.
– Меня зовут Вадимом, – сухо ответил тот.
Говорил он с заметным, но не очень сильным, акцентом.
– А кто твой господин? – поинтересовалась старуха.
– Он сам о себе расскажет, если, конечно, пожелает.
Поняв, что молодой человек не расположен к беседе, Жаветта прекратила расспросы.
– Мы идем, бабушка? – нетерпеливо осведомилась Азалия, которой хотелось поскорее покинуть неприятное место.
– Да, конечно, – ответила Жаветта.
Недалеко от моста их ждал в повозке Рубо – немолодой, молчаливый крестьянин, которой служил этой семье уже много лет.
– Едем домой, – обратилась к нему старуха.
Вадим, пожелав ей и Азалии счастливого пути, ускакал.
– Он должно быть хороший человек, – задумчиво сказала старуха, глядя вслед удаляющемуся по мосту всаднику.
– Возможно, – только и нашла, что ответить внучка.
Всю дорогу она думала о недавнем неприятном происшествии, причем вовсе не о мужчине пресекшем издевательства горожан над ней и бабушкой, а о самой травле, длящейся отнюдь не первый год.
«Почему бабушка и дядя молчат о нашей беде? Как бы не была страшна правда, я должна ее знать. Что бы там ни было, Бог не даст других родителей, и я буду чтить память батюшки и матушки, какой бы грех на них не лежал».
Рубо быстро довез своих хозяек до их усадьбы, находящейся в полутора лье от Нарбонны. Каменная ограда возведенная кем-то из предков Азалии, была высокой и все еще крепкой, но за ней царило запустение. Приземистый дом порядком обветшал, а многие из окружающих его хозяйственных построек, готовы была вот-вот развалиться. Двор тоже выглядел неухоженным.
Появление хозяек вызвало отклик у домашней живности: замычала в хлеву корова, закудахтали в курятнике куры, бросились с лаем к повозке два огромных лохматых пса. Азалия погладила собак, а старуха, напротив, сердито на них заворчала, на что псы не обратили никакого внимания, продолжая ластиться к девушке.
На крыльцо вышла крупная женщина с лицом, словно высеченным нерадивым каменотесом. Это была жена Рубо, Клодина, верно служившая, как и ее муж, своим хозяевам, несмотря ни на какие обстоятельства, более двадцати лет.
– Идите обедать! – позвала она.
Трапеза проходила в большой комнате, с которой когда-то начинался этот дом, и к которой пристраивалось все остальное. Стены здесь потемнели от времени, а низкий потолок покосился. В затянутое бычьим пузырем окно плохо проникал даже