Разделенный человек. Олаф Стэплдон
чем к обычным шашням. Если девушка в ответ опускала вуаль девственной скромности или, наоборот, «торопила события», Виктор сразу отворачивался от нее. Как-то он мне сказал, что на самом деле добивается этих коротких свиданий, чтобы «пополнить галерею памяти»; что, собирая эти сокровища, он совершенствует свою восприимчивость как к телесной красоте, так и к красоте личности. Я заметил, что наши вкусы весьма различны и он западет на девушек довольно странной внешности. Он взволнованно ответил: «Черт возьми, дружище, пора тебе перерасти красоток с конфетных коробок. Их слишком просто оценить. По-настоящему очаровательные девушки – редкость. Вот почему я за ними немножко гоняюсь – чтобы не упустить драгоценности». Здесь я, пожалуй, должен напомнить читателю, что столь странный вкус к женской красоте отличал бодрствующего Виктора, во сне же тот был строго ортодоксален. Отсюда Эдит. Иногда мне казалось, что интерес Виктора к необычным девушкам – одно из проявлений его острого интереса к зоологии. Виктор на всю жизнь сохранил ребяческий, на мой взгляд, интерес и птицам и животным вообще. Как-то он вытащил меня в Лондон, чтобы побывать в зоосаду. Я устал тогда, как пожилой дядюшка, которого таскает от клетки к клетке непоседливый маленький племянник. Дорогу выбирал Виктор, я только следовал за ним. Что меня заинтересовало – так это его реакция на животных. Одни клетки он, полминуты вдумчиво поразглядывав, оставлял позади, а от других не мог оторваться. Он замирал, и в выражении его лица любознательность ученого, восторг школьника и грустное понимание сменяли друг друга как свет и тень. В те дни до Англии еще не добрались «зоопарки нового типа». Животных содержали в условиях более мучительных, нежели принято ныне. Бросалось в глаза, как тоскуют эти пленники, и их отчаяние глубоко трогало Виктора. Очень скоро он стал, к моей неловкости, разговаривать с животными, как это делают не ведающие стеснения дети. Но слова его были не ребяческими. Он тихо, обращаясь как к равным, выражал им глубокое сочувствие, извинялся за бездарное, безжалостное поведение представителей его вида в отношении других видов. Посетители стали хихикать над ним, но Виктор, обернувшись с сухой усмешкой, одновременно юмористической и трагической, спросил: «Разве это не правда?» Смешки прекратились. Мы подошли к белому медведю, который, не замечая зрителей, неустанно расхаживал вдоль решетки. Разворачиваясь в конце клетки, он терся плечом о перегородку и уже протер себе проплешины на каждом плече. Некоторое время Виктор молча наблюдал за ним, потом заговорил: «Ах ты, бедняга! Как это не похоже на Арктику! Ты создан для льдов и охоты в снегах, а что мы с тобой сделали?» Удивительно, но медведь остановился и развернулся к нему. Принюхавшись сквозь решетку, он глуховато заскулил, как будто каким-то загадочным образом узнал друга.
Я упоминаю об этом случае, потому что тогда он меня немного ошеломил и потому что он вписывается в длинный ряд других встреч Виктора с бессловесными животными. Они, как