Летом сорок второго. Михаил Калашников
растревоженный муравейник: люди, словно тля, сползлись на пятно пролитого сиропа, и давить их теперь так же просто…
Об этом думал немецкий летчик над Белогорьем.
Бомбы рвались за селом, на шляхе. Семейство Журавлевых через боковую калитку в плетне стайкой юркнуло к соседке Кочаныхе, у которой был надежный погреб с пологим спуском, сложенным из меловых блоков. Первой в дверь подвала вошла мать с Галей на руках, за ней Антонина, несшая Зою, потом Тамара, обнимавшая Бориса. Пропуская семью, Виктор привязывал к дверной скобе веревку. Бомбы сокрушали улицы Белогорья, Виктор, торопясь, все никак не мог затянуть последний узел.
– Скорей, а то не успеешь! – кричала снизу мать.
Самолеты пронеслись над их домом, Виктор, схватив конец веревки, побежал вниз. Свист оборвался – бомбы ударились о землю. Волна сжатого воздуха захлопнула дверь, остаток пути Виктор проехал по ступеням на животе. Растянувшись на земляном полу, он с силой натянул веревку, чтобы новой волной не отворило дверь. Веревка дрожала и пела натянутой струной. Из стыков меж меловыми блоками на головы укрывшихся сыпалась затирка и глиняные шпаруны[3].
Хозяйка подвала тоже была здесь. Крестясь с каждым взрывом, она вскрикивала.
Самолеты шли звено за звеном, гроздьями сбрасывали груз. Между взрывами не было пауз, они слились в сплошной нескончаемый грохот.
– Мама! Мамочка! – бросилась Зоя к матери. – Они нас убьют! Они нас всех убьют!
Прижимая младших дочерей, Ольга закусила губу и думала: «Хоть бы всех одной бомбой… чтоб не мучиться». Голова ее в беспамятстве склонилась набок, щекой она уперлась в прохладную меловую стену.
Тамара затыкала уши Бори, жмурилась в темном подвале, но вспышки с улицы прорывались сквозь темень подземелья, сквозь смеженные веки. Очередная бомба упала совсем близко с подвалом, веревка лопнула, и дверь отворилась. Погреб заполнили пороховые газы, вонь сгоревшего тола. Через потревоженную землю содрогнулись меловые блоки подвальных стен. Ольга пронзительно вскрикнула, выпустив из рук Галю, лишилась сознания. Антонина подхватила с земли плачущего младенца. Задыхаясь от вонючего перегоревшего тола, люди кашляли, но на улицу не выходили. Через минуту дым рассеялся. Виктор поднялся к двери, снова привязал веревку.
– У Карпенко хата горит, – сообщил он.
Кочаныха похлестала Ольгу по щекам, и к той вернулось сознание. Открыв глаза, женщина смотрела потерянным взглядом на своих детей, сидевших в полумраке пустого закрома для картошки.
– Ольга! – крикнула ей в лицо Кочаныха.
– А? – громко переспросила та.
– Тебя оглушило?
– Чего говоришь? – не слыша собственного голоса, прокричала Ольга.
Тамара, сдернув с головы косынку, стала махать ею на мать.
– Где Галя? Дайте мне ее.
Антонина передала ребенка в руки матери.
– Вроде чуть утихомирилось, –
Забивка для стыков между блоками (