Летом сорок второго. Михаил Калашников
в небе стрепет подмешал резкий клекот в старинную песню. Анюта, машинально повторяя заученные с младенчества слова, думала о своем. Еще неделю назад отец сказал, что сегодня лучшие труженики поедут в город для коллективной фотографии, а потом эту карточку повесят в правлении с благодарственной припиской. Анюта считала, что такое мероприятие не обойдется без нее, и предвкушала сладостную детскую гордость.
Она перехватила тяпку, и взгляд ее скользнул по синей надписи «Аня» на правой руке, чуть выше большого пальца. Год назад, когда Федору исполнилось пятнадцать, кто-то из его компании разузнал технологию битья наколок. Имея за образец один-единственный рисунок, вся улица колола друг другу на груди орла, несущего в когтистых лапах обнаженную девушку. Анюта долго ходила за братом, однообразно канючила: «И мне сделай, и мне». Федор плюнул, расплел связку из трех иголок, оставив лишь одну, и выколол ей на руке имя. Аня кривила лицо от боли, украдкой роняла слезы, но все же дотерпела до конца экзекуции молча.
Войдя в село, женщины разбрелись по улочкам, прощаясь до понедельника. Двор Анюты находился в конце улицы, на краю оврага, за это их семью прозвали Крайнюками. Аня увидела около дома колхозную полуторку с работающим двигателем и все поняла: машина пришла за родителями, сейчас уедут, не дождавшись ее. Песок брызнул из-под ее пяток. Куда только девалась дневная усталость?
Из калитки вышла мать, увидев нарастающий клуб пыли, громко окликнула:
– С нами собралась?
– Я мигом! – на ходу отозвалась Анюта.
– Можешь не торопиться, я в город поросенка не повезу. Оставайся дома.
– Мамочка! Я за секунду! – взмолилась девочка.
– Нечего людей задерживать, – отрезала мать и, уже обращаясь к водителю, крикнула: – Митрофан, трогай!
– А как же Митька? – спросил сидящий за рулем мужик.
– Мимо фермы будешь ехать – остановишь, оттуда его заберем.
Пока матери помогали взобраться в кузов, Анюту поманил сосед дядя Ваня, резко перегнулся через борт, схватил за руку и быстро втащил наверх, спрятав у себя за спиной.
Машина остановилась у «Госфотографии», пассажиры полезли из кузова. Здесь только Ирина заметила свою дочь. Смерив ее быстрым взглядом, с едва заметной лаской сказала:
– Давай руку, пойдем умоемся.
Пока женщины у единственного коридорного зеркала поправляли прически и расправляли на груди стеклянные бусы, а мужики смахивали переходящей по кругу щеткой осевшую на пиджаки и брюки дорожную пыль, Анюта отмывала лицо, шею и руки. Народ никак не мог успокоиться от торжественности момента, от тряской езды по дороге с шутками и частушками.
– Галина, подай расческу.
– Да куда она тебе, Григорич? Ты ж смолоду лысый ходишь.
– Мишка, вспомнил, как та казачья начинается, на обратном пути затянем…
– Товарищи, – ворчал работник фотоателье, – ну, давайте уже начинать. У меня рабочий день закончился, по вашему делу здесь задержался, а вы так несерьезно.
Возвращались