В перспективе. Элизабет Джейн Говард
она разбирала залежи детских, школьных и подростковых вещей дочери. Обнаружились, в частности, такие предметы, как одноглазое и бесформенное существо по имени Стрикленд (ей вспомнилось, как Дейрдре загорелось самой сменить имя на Стрикленд); альбом, половину листов в котором занимали засушенные полевые цветы; баночки с зеленой пылью (наследие тех дней, когда Дейрдре азартно делала крем для лица из яичных белков и продавала его доверчивым и прыщавым школьным знакомым); письмо от довольно-таки противного мальчишки, который жил по другую сторону сквера, – в письме говорилось, что он уже собрал достаточно бечевки, чтобы привязать ее к какому-нибудь дереву в Кенсингтонских садах; футляр для расчески и щетки для волос с вышитыми красным и зеленым инициалами миссис Флеминг – незаконченными, с торчащей в ткани ржавой иголкой; четыре дневника – к счастью, недописанных (она прочла лишь первые фразы из каждого: «Элизабет Томкинсон всегда будет моей самой лучшей и ближайшей подругой», «Боюсь, я гораздо впечатлительнее всех людей, кого я знаю»), и так далее. Миссис Флеминг выбросила их. Были еще бесчисленные коробки с одеждой, недовязанными кофточками, недонизанными бусами, футлярчиками из-под губной помады и театральными программками. Их, считала она, Дейрдре должна разобрать сама. Почти все содержимое коробок было либо частично сломано, либо незакончено. Когда она добралась до джимханово-балетного[6] периода в жизни Дейрдре, внезапно явилась Дороти с чашкой теплого бурого чая – знаком прощения и заботы, и миссис Флеминг поняла, что обязана выпить его до дна. Дороти считала, что людям должно хотеться чаю, а если они отказываются, значит, не понимают своего счастья, и стало быть, им так худо, что чай нужен им, как никогда. И теперь она стояла над миссис Флеминг, повторяя все, что уже говорила ей насчет чешуйниц, чтобы показать – она больше не сердится, но чешуйницы были важной причиной для негодования два часа назад. Кот Дороти, неизменно сопровождавший ее якобы из-за привязанности, но на самом деле, как думала миссис Флеминг, с подсознательным желанием подставить ей подножку, уютно устроился вздремнуть в шляпной картонке поверх Джона Гилгуда и каких-то щипцов для завивки.
– Я оставлю вам моего мальчика, – сказала Дороти, делая вид, будто обладает хоть какой-то властью над ним, и удалилась.
Миссис Флеминг медленно пила чай, давая возможность другой стороне ее разума развить сложную (и, как она втайне считала, более убедительную) точку зрения. Почему кто-то должен выбрать тебя либо в расцвете лет, либо, хуже того, еще до достижения этого расцвета, кроить по шаблону, долгие годы сковывать и ограничивать тебя до тех пор, пока ты не принесешь в жертву свои изначальные представления и не станешь наполняться равнодушием, если в конечном итоге ты все равно окажешься ошибкой и останешься в одиночестве? Было слишком поздно оплакивать намерения, которые у нее тайно имелись когда-то в отношении самой себя, – ее любили, касались, приспосабливали, подавляли, ограждали
Джимхана – конный спорт, состоящий из гонок и игр на время.