Смятение чувств. Стефан Цвейг
плавная, какая-то почти бережная, да и все движения как будто осторожнее сделались, – во всех этих переменах девочки ощущают все ту же потаенную, глубоко скрытую кручину. Ни разу не видели они, чтобы барышня плакала, но веки у нее часто покрасневшие. Они понимают, барышня скрывает от них свою боль, и они в отчаянии оттого, что не в силах ей помочь.
И вот однажды, когда барышня, отвернувшись к окну, как бы невзначай подносит платок к глазам, младшая, в порыве внезапной решимости, осторожно берет ее за руку и тихо говорит:
– Мадемуазель, вы такая грустная в последнее время. Но правда ведь, это не по нашей вине?
Барышня смотрит на нее растроганно и мягко гладит по волосам.
– Нет, детка, нет, – говорит она. – Уж точно не по вашей.
И нежно целует ее в лоб.
Так они и живут все эти дни, постоянно начеку, ничего не упуская из вида, покуда как-то раз одна из девочек, внезапно войдя в комнату, не успевает кое-что услышать. Всего лишь пару слов, клочок разговора между родителями, тут же оборванного при ее появлении, однако каждое даже вскользь брошенное словцо теперь разжигает в сестрах тысячу подозрений. «Мне тоже это бросилось в глаза, – проронила мать. – Что ж, я поговорю с ней начистоту». Девочка сперва приняла сказанное на свой счет и тут же поспешила к сестре за помощью и советом. Однако за обедом обе замечают, как родители, то и дело пристально посматривая на отрешенное лицо их гувернантки, в конце обеда многозначительно переглядываются.
Когда все встают из-за стола, мать как бы между прочим говорит барышне:
– Зайдите, пожалуйста, ко мне. У меня к вам разговор.
Барышня кивает – тихо, покорно. Девочки трепещут от возбуждения, они чувствуют: сейчас что-то произойдет.
И едва барышня входит в комнату матери, обе кидаются следом и приникают к двери. Подслушивать, подглядывать, затаиваться по углам – все это стало для них самым привычным делом. Им даже в голову не приходит видеть в этом что-то неподобающее и постыдное – ими владеет одна лишь мысль, одно стремление, одна страсть: разорвать завесы тайн, что застят от них правду жизни.
Они прислушиваются. Но сперва до них доносится лишь шелестящий шепот, слов не разобрать. Обеих уже бьет дрожь – до того им страшно, что они опять все упустят.
Но вот там, за дверью, кто-то повышает голос. Это их мать. И говорит она зло, рассерженно:
– Вы что, думаете, все вокруг слепые? Полагали, никто ничего не заметит? Представляю, как вы исполняли свои обязанности, при таком-то образе мыслей и таких, с позволения сказать, моральных устоях. И подобной особе я доверила воспитание моих детей, моих девочек, до которых вам и дела не было…
Барышня, кажется, пытается возразить. Она что-то лепечет, но слишком тихо, девочкам ее не слышно.
– Отговорки, пустые отговорки! Как у всякой вертихвостки. Которая первому встречному отдается, не думая о последствиях. Как-нибудь с божьей помощью обойдется!