Медея, Мешок и Мориарти. Антон Рай
книги была прочитана, рецензия пока что не рождалась. Вообще-то трудно предсказать момент рождения рецензии. Иногда Мешок знал, каким будет отзыв на книгу, прочитав всего несколько страниц, а иногда отзыв рождался лишь через несколько дней, а то и недель после прочтения. Так же трудно было предсказать и объем рецензии. Некоторые толстые книги он описывал всего лишь несколькими строчками, зато короткий рассказ вдруг удостаивался рецензии, почти что равной по объему самому рассказу. Были и такие зловредные рецензии, которые вроде бы уже были написаны, но чем-то его не устраивали, так что он их не выкладывал, а оставлял на потом. Так, рецензию на «Тошноту» Сартра он лихо написал за один день, а потом промучился с ней еще целый месяц, да так и не выложил ее. Его уже тошнило от «Тошноты», но он не мог понять, как выйти за пределы пересказа-прояснения философской концепции романа, а эта концепция и так ведь всем известна. Да, работа над «Тошнотой» превратилась для него в весьма тягостное приключение, коих, правда, как известно из того же самого романа, и вовсе не бывает12. А теперь вот «Воскресение». Параллельно он еще читал эссе Толстого «Что такое искусство?» – но этот параллелизм, казалось, лишь дополнительно сбивал его с толку. Мало того, что он не мог определиться с впечатлениями от «Воскресенья», так еще параллельно приходилось думать о думах Толстого об искусстве.
Впрочем, пока он еще мог не ломать себе голову над отзывом, сосредоточившись исключительно на чтении. О, это было бы лучше всего – забыть обо всем на свете и читать, но такое счастье доступно в основном лишь в детстве-отрочестве, да иногда еще в юности. С приходом зрелых лет человека всё более неумолимо терзают различного рода заботы, так что и чтение либо совсем отходит на второй план, либо превращается в дело, то есть тоже становится заботой. Для Миши всё это не было секретом – и ему уже приходилось бороться с тем, чтобы не воспринимать каждый очередной текст лишь как повод для написания очередной рецензии. Надо помнить, говорил он себе, что текст – это прежде всего загадка, заданная гением, а его дело – эту загадку, нет, не разгадать, но, по возможности, немного приподнять завесу.
Итак, он взял в руки читалку и принялся за чтение, а его рука в это время совершенно автоматически взялась за пачку с чипсами. Он уже было закинул в себя несколько картофелин, как вдруг ясно понял, ЧТО он собирается сделать. «Вот она! – сказал он себе. – Вот она – старая жизнь. В моей новой жизни нет места чипсам». И тут же он осознал масштаб возникшей перед ним проблемы. Всю жизнь, сколько он себя помнил, он читал, и всё время он читал, параллельно уплетая чипсы. Это была настолько же вредная, насколько и неотъемлемая от его читающего существа привычка. Я говорю «чтение», подразумеваю чипсы, я говорю «чипсы», подразумеваю чтение. У него уже сложился своего рода условный рефлекс. Стоило ему начать читать, как его желудок начинал автоматически выделять желудочный сок, требуя
«– У вас было много приключений, мсье? – Кое-какие были, – машинально отвечаю я, резко отстранившись, чтобы уклониться от его гнилостного дыхания. Я ответил ему машинально, не подумав. В самом деле, обычно я, пожалуй, даже горжусь тем, что пережил так много приключений. Но сегодня, не успев произнести эти слова, я разозлился на самого себя: мне кажется, я солгал, не было у меня в жизни ни единого приключения, или, вернее, я просто не знаю, что это слово означает». (Сартр. «Тошнота»)