Я – Распутин. Алексей Вязовский
добавляют, балтийский чай называется. Сколько народу от этой гадости поумирает… трудно сосчитать. Героин тут даже младенцам дают. Зубки режутся? На тебе тяжелый наркотик в капельках.
– Что же делать? – растерянно спросил Николай.
– Пущай сначала проверяют каждое лекарство, как привезут в Россию, – я закашлялся от сигаретного дыма, отошел подальше. – Все дурманы продавать токмо с разрешения врача. Принес бумажку с печатью от дохтура – на, покупай. Здоровым людям да детям запретить давать под страхом казни. На сей счет дать указку полиции.
– Дельно! – кивнул царь. – Скажу Столыпину, чтобы сделали предписание аптекам да лечебницам.
Николай задумался, разглядывая меня. Я же прошелся по классной комнате, полистал учебник на столе, поразглядывал шкафы. За стеклом было много книг детской писательницы Чарской, лежали игрушечные куклы… На стенах висели религиозные рисунки и акварели, расписание уроков.
– Как мне тебя отблагодарить? – самодержец наконец очнулся – Проси, что хочешь.
Как там у Пушкина?
Не хочу быть вольною царицей,
Хочу быть владычицей морскою…
– Служить царю уже награда, – уклонился я от ответа.
– Вот! Вот он истинный русский дух, – глаза Николая увлажнились, он кинул папиросу в пепельницу, обнял меня.
– Отблагодарю достойно, даже не сомневайся, Григорий. Как с аспирином станет ясно, будет насчет тебя отдельный указ. А пока… пока разрешаю приезжать во дворец в любое время, без приглашений. Покои тебе выделят в левом крыле, можешь оставаться на ночь.
– Благодарствую, ваше величество! – я поклонился царю – Отслужу, не сумлевайтесь.
Вернулись в спальню Алексея, а там уже четыре дочки Николая и Аликс – Ольга, Татьяна,
Мария и Анастасия. Последняя реактивным самолетом носилась по комнате, а няньки и усатый грузный матрос в форменке пытались ее поймать.
– Вот, дети от шума проснулись, – смущенно улыбнулась царица.
– Да, да, пойдемте обратно, – сообразил Николай.
Не обращая внимания на царя, я подошел к матросу, протянул руку:
– Григорий Ефимович. Распутин.
– Андрей Еремеевич, – удивился матрос, но руку пожал, – Деревянко.
Ага, это дядька царевича Алексея, взят Николаем из Гвардейского экипажа.
Наконец, младшую из дочерей поймали, мать погладила детей по головам, поцеловала в лобики, и няньки увели их спать.
А я смотрел вслед, и у меня сердце перехватывало. Подвал Ипатьевского дома, выстрелы, окровавленные штыки и кислота… Глядя на великих княжон, я поклялся себе этого не допустить. В лепешку разобьюсь, а детей спасу.
– Что же вы не идете, Григорий Ефимович? – царица удивленно смотрела на меня в дверях. А я на нее.
Нет, спасти Александру Федоровну и Николая может оказаться не в моих силах. Слишком тяжела их вина в Ходынке, Кровавом воскресенье… Плясать на балу французского посланника с его женой, когда по Москве везут сотни