Даруй им покой. Валерия Вэл
состоял? Тебе приходилось все это проделывать?
– Нет, милорд.
– О, господи…
Барон с трудом подавил желание схватиться за голову.
– Пусть вас не волнуют подобные пустяки, мой господин. Соображу как-нибудь. Я вот о другом хочу вас спросить. Как вам известно, раньше я служил Джеффри Холлу… Вам ведь это известно? Мне тоже это пришло в голову только сегодня утром. Но так никого не удивит мой интерес к тому, что же с ним произошло.
Сэр Уильям кивнул. Мысль впрямь была неплохой.
– Я понял. Полагаю, ты хочешь узнать, что представлял из себя твой бывший лорд… Это был очень энергичный человек. Честный, но, пожалуй, чересчур прямолинейный. Порой эта черта могла перерастать в грубость, но, насколько я помню, он все же знал, когда следует остановиться. Пожалуй, это все, что я могу о нем сказать… А, да. Он был неравнодушен к дочери моего сенешаля.
– Благодарю, милорд. Мне этого вполне достаточно.
– Что-то еще?
– Да, милорд. Не сочтите, что это слишком…
Дирхарт замолчал, с сомнением глядя на барона. Тот слегка поморщился.
– Ну, говори. Мы уже и так достаточно далеко зашли. Что еще тебе требуется?
– Видите ли, милорд… Понять, что тогда приключилось, можно, только если сейчас в замке будут находиться те же самые люди.
– Ладно… это тоже вполне разумно. Не могу ничего сказать по поводу прислуги, но я помню, кто из моей свиты был в замке месяц назад. И помню, кто гостил – с ним затруднений тоже не будет.
– Благодарю, милорд.
– Через неделю мы выезжаем.
– Да, милорд.
– И, Дирхарт… Не кланяйся так часто и так низко.
– Учту, милорд.
Едва утреннее солнце позолотило шпиль ратуши, кортеж барона Донована миновал городские ворота с почтительно застывшей стражей и двинулся в сторону замка.
Дирхарт ехал вместе с дворянами, состоявшими в свите сэра Уильяма – теми самыми, что были при нем, когда пропал Джеффри Холл. Он узнал их имена – Ральф Броган и Джозеф Коул. Оба были сыновьями вассалов барона, оба были знатны и богаты, холодны и надменны. Дирхарт старательно гнал мысли об отделяющей его от них пропасти. Родившийся в семье деревенского кузнеца, он так давно покинул родной дом, что прошлая жизнь казалась ему чем-то далеким, почти не имеющим к нему отношения.
О нем всегда говорили – мол, бродячий театр по нему плачет, так хорошо ему удавалось скопировать любого, кого увидел хоть ненадолго. Сколько он в детстве получил за это тумаков да сколько отвесил в ответ – вспомнить страшно. Но умение сохранил. И пригождалось оно в его суматошной жизни очень часто, а стало быть, оттачивалось. Сейчас он исподволь наблюдал за едущими рядом, перенимая их манеры и не встречая при этом особых трудностей. Что же до непринужденности, так придет и она… Так он говорил сам себе, красуясь на своем Гнедом.
Дорога петляла по холмам, то сужаясь, то утопая в грязных лужах, оставшихся после ночного дождя. Кортеж смешался и растянулся – никто из всадников не хотел получить в лицо комья грязи из-под копыт