Цефеиды. Кассиопея. Ханна Ким
к окну и отодвигает занавеску. Смотрит на темно-фиолетовое небо с пятью яркими звездами, из которых в его мире бы точно сложилась Кассиопея, и резко вздыхает через рот.
– Чонхо.
– Да?
– У вас здесь в сентябре дожди идут?
– Довольно часто, да. Почему ты спрашиваешь? – Чонхо подходит ближе и встает рядом.
– Каждый раз, когда я чувствовал чужое присутствие, за окном шел дождь. – Мингю переводит на него немного ошеломленный взгляд. – Я понял это только что.
– Ты хочешь сказать, что нам нужно не только определенное время, но и дождь?
– Кажется. Я… не уверен? Я не знаю. – Он опускает взгляд себе под ноги.
– Сезон дождей скоро к концу подойдет, – тихо говорят ему, а Мингю про себя просто на части рассыпается.
Если он вернется в свой мир, то всей душой возненавидит фиолетовый цвет. Все его оттенки.
(Или наоборот – будет пытаться найти его везде.)
Небо – это действительно грань.
4
Мингю уснул на диване в гостиной. Кажется, это произошло около двух часов ночи, а может, и позже. В памяти отпечаталось лишь то, как они с Чонхо долго стояли у окна в комнате Мина и напряженно молчали, глядя на небо и куря сигареты. Первым зажигалкой чиркнул не Мингю – Чонхо. Наверное, совсем нервы сдали, хоть это и скрывалось тщательно весь вечер. Мингю хорошо помнит, как на него посмотрели просящим взглядом, а он уже на автомате доставал пачку сигарет из заднего кармана.
Они ничего не сказали друг другу после.
После третьей сигареты Чонхо ушел к себе, а Мингю вдруг почувствовал себя болезненно неуютно посреди темной – чужой – комнаты. И так захотелось спрятаться куда-нибудь, забиться в один из углов, с темнотой слиться. Исчезнуть просто. Или находиться где угодно, но никак не в комнате, что принадлежит твоему двойнику, который живет жизнью, что тебе не принадлежит и принадлежать не будет никогда.
И чувствуешь себя настоящим вором.
Мингю пытается заснуть на диване, который еще несколько часов назад протирал задницей Чонхо, таращится в темный экран телефона и хочет научиться перестать думать. Мыслей много, мыслей множество, они жрут друг друга, плюются собой же, умирают, воскресают, лепятся в одно целое и снова рвутся. Мингю жмурит глаза до цветных пятен под веками и ненавидит себя за неумение абстрагироваться – до тех самых пор, пока просто не отключается. Он вымотан, он доведен почти до предела возможностей своих нервов, ему бы просто раствориться в прокуренном воздухе под небом лавандовым и исчезнуть. Хочется очень, да, но какое там. Потому что он даже свои больные сны рассмотреть не успевает, прежде чем его будят, громко на ухо говоря:
– Вставай.
Мингю глаза распахивает сразу, дергано озирается по сторонам, хочет выругаться громко и зачем-то на хуй Тэёна послать, но он смотрит в лицо взрослого Чонхо и понимает.
Просто понимает.
– Что-то случилось?
– Нет, – мотает головой Чонхо, – просто пора вставать.
И,