Над Родиной, над бездной. Александр Хабаров

      Приют земной – нора и яма,

      Ноябрь под мёртвой головой.

      Зачем же я родился, мама,

      Зачем остался я живой?!

      Сто раз упал, ломая рёбра,

      Растратил молодость на смех

      И ржавый нож точил недобро

      Для самой страшной из утех.

      Всё усмехался, зло и криво,

      Не уповал на суд и рок

      И непременно ждал разрыва

      Со всем, что сам не уберёг.

      Но, даже падая с карнизов,

      Шагая в заревах огня,

      Я принимал судьбу как вызов,

      Как крест, врастающий в меня.

      И может быть, средь чёрной лени,

      Пройдя негожие места,

      Для Бога я хранил колени,

      Для Чаши я хранил уста…

      Мир не так уж тёмен, как казалось…

      Ночь не смерть, усердствует свеча.

      Сединою выстрадана жалость

      На висках пропойцы-палача.

      Женщина моя на всё готова,

      Дом стоит, стихает снегопад;

      И посредством истинного слова,

      Как всегда, преобразился гад.

      Этот мир уж очень, очень светел,

      Не видать звезды или огня —

      Я боюсь, что ангел не заметил

      Вот такого

      светлого

      меня…

      Мир не тёмен, тьма внутри и сбоку,

      Посвети мне, я сойду во тьму.

      Шаткие ступени – это к Богу,

      И обледеневшие – к Нему.

      Я сойду – там свет уже не нужен,

      Ты свети, а я иду, иду,

      Падаю, лечу, обезоружен

      И подхвачен прямо на ходу…

      Мы познакомились в котельной,

      где я служил как истопник,

      и труд мой был почти бесцельный —

      к такому я давно привык.

      Я кланялся своим лопатам,

      крепил выносливость углём

      и сочинял отборным матом

      стихи о будущем своём.

      А ты без жалости и страха

      вошла в мой мир углей и грёз,

      как комсомолка в штаб гестапо,

      как дочь кулацкая в колхоз.

      Ни недостатка, ни излишка

      в тебе не видел я ничуть.

      Твоя мальчишеская стрижка

      легко склонилась мне на грудь.

      Мои стихи тебя пленили,

      сковали, бедную, навек.

      Вот так с тобою поступили

      один поэт и человек.

      Январцев, друг, хоть ты и не еврей,

      А топчешься на русском перекрёстке.

      Ты не устал от этих январей,

      Роняющих рождественские блёстки?

      От сладкой предпасхальной немоты,

      Стояния с зажжёнными свечами?

      От встреч нежданных с возгласами «Ты!»,

      От