Четырехугольник. Леонид Подольский
Леночка.
– Нет, какое там. Недвижимость на рынке и в дешевом торговом центре. Маленькие магазинчики, ларьки. Сначала сдавал в аренду, потом стал понемногу нанимать продавцов. Всё женщины из Молдавии. Мужья сидят дома, а они пашут. Недавно запустили маленькую сеть закусочных. Но я там не главный бенефициар. Везде командуют свои люди. Могут договориться, знают, кому и сколько нужно платить. Меня не трогают…
– Да, Миша тоже знает, кому и сколько. К тому же Погоржельский написал портрет префекта и его жены.
– В виде горшков? – засмеялся Левин.
– Нет, в виде аристократов, – Леночка поднялась.
Левин вызвал такси.
– Мама, – сообщила Леночка, – поехала на отдых в Доминикану. Она передает тебе привет.
– Спасибо, – растроганно поблагодарил Левин. – И ей от меня. Сколько ей лет?
– Восемьдесят два. Она не одна, а с бойфрендом. Он порядком моложе ее.
– Вот это да, – засмеялся Левин. Он проводил Леночку до машины. Они поцеловались.
– Жалко, что меня сторожит Миша. Не знаю, в кого он такой получился, – вздохнула на прощанье Леночка. – Ты как? Есть еще порох в пороховницах?
Левин крепко прижал ее к себе, почувствовал по-прежнему молодое, желанное тело.
– Ты ведь и мертвеца можешь поднять, Леночка, не только мой старый, потертый штык. А я – всегда готов, я ведь бывший пионер! – И, как когда-то очень давно, очень много лет назад, он принял торжественную стойку: вытянул левую руку по швам, а правую поднес к несуществующей пилотке.
Леночка засмеялась и махнула Левину рукой:
– Ладно, в другой раз, обязательно!
Машина тронулась и в несколько мгновений скрылась из вида. Левин долго смотрел ей вслед. Он с печалью сознавал, что другого раза не будет. Никогда не будет. Что прошлая жизнь не повторится. Что ему не хватило авантюризма, да, именно, легкомыслия и авантюризма, которых с избытком имелось у Фифочки.
Эльмира
Это был поезд из вагонов для скота, без окон. Лишь в одном месте под самой крышей находилось маленькое зарешеченное окошко. Этот страшный поезд в течение бесконечных недель мучительно медленно, с множеством остановок, когда, бывало, по нескольку суток стояли в тупике, тащился на восток, в противоположную сторону от войны: мимо родных Крымских гор, мимо недавних, дымящихся развалин, мимо изредка зеленеющих полей, перемежающихся с руинами городов; где-то в середине пути находился почти стертый с лица земли Сталинград, за Волгой начались безлюдные голодные степи, солончаки, миражи озер, изредка встречались верблюды, одинокие юрты, чумазые мальчишки-казахи бежали за поездом и что-то кричали, иногда кидали камни.
Степь, та самая бескрайняя степь, по которой когда-то скакали всадники и шли караваны – это были вольные, смелые предки загнанных в вагоны людей, – тянулась без конца и края. Только они, предки, скакали на запад, на закат, а люди в вагонах, мучаясь от жажды и голода, задыхаясь от нестерпимой духоты, ехали